Уход на второй круг

— Совет врача? — рассмеялась она.

— Нет. Типа забочусь.

Ксения кивнула. Они забрали одежду из гардероба и вышли на крыльцо. Снег больше не шел, но кое-где серебрился теперь под желтым светом фонарей, освещающих самые отдаленные уголки парка, но при этом создающих атмосферу уюта и романтики. Ксения накинула на голову шарф и стала медленно спускаться по ступенькам. Глеб шел рядом, доставая из кармана сигареты и зажигалку. На мгновение та вспыхнула возле его лица огоньком, и он закурил, глубоко затянувшись и выпустив струйку дыма.

Он не солгал — действительно заботился. Видел же все. Этих друзей-родичей, круживших вокруг любопытными стервятниками. И бесился, и восхищался. Не выносил вмешательства в свою жизнь, но в его и вмешиваться-то было толком некому. Кроме, наверное, Осмоловского. А вокруг нее кипит и бурлит, только вряд ли она тому рада. Черт его знает, что лучше: одиночество наедине с собой или среди людей?

— Мне твой отец понравился, — наконец, сказал он. — Ходячий позитив.

— Да? Это ты Дениса не видел. Там вообще зашкаливает.

— Если есть тормоза, то не страшно. А ты в маму? Вы похожи очень. И это комплимент.

— Наверное, я в себя, — она остановилась. — Маме свой комплимент говорил?

— Обязательно. Я воспитанный.

— Ну тогда все, ты ее покорил!

— Лишь бы Виктор Антонович не взревновал.

— Папа может, — со знанием дела заявила Ксения.

Парамонов усмехнулся и повернул к ней голову. Тонкий профиль, какой-то нереальный. Завитки волос с висков — выглядывают из-под шарфика. Коралловый — тоже теплый цвет. Странное несоответствие внешнего и внутреннего. Свет от фонариков играл вокруг них, мерцал, веселился, буйствовали огоньки, похожие на резвых светлячков среди зимы — скудной, пока еще совсем скудной, больше похожей на позднюю осень. Глеб вынул изо рта сигарету, стряхнул пепел. Снова взглянул на Ксению.

— Прости, я тебе не предложил… ты куришь? Будешь?

Она отрицательно покачала головой, и Парамонов снова затянулся. Он курил много и часто. В иной день и до пачки выкуривал — не допинг, не потребность. Привычка. И никакое медицинское образование тому не помеха.

— А уедем — хочешь? — ровно спросил он.

— Сейчас? — голос выдал усталость, нахлынувшую вдали от людей.

— Сейчас.

Ксения кивнула. Также устало, как только что говорила.

— Поехали, — медленно добавила она и поежилась.

Этого было достаточно, чтобы он вдруг притянул ее к себе и быстро поцеловал — словно бы забыл, что его роль заканчивается на выходе из Калины. Сигарета улетела куда-то под ноги, а он настойчиво вдавливал свои губы в ее, обдавая смешанным запахом парфюма, табака и алкоголя. До свиста в ушах и звездочек перед глазами, будто бы вся эта вялость последних часов — затишье перед тем, что неминуемо должно разразиться.

Зимой не бывает гроз.

Или бывает? Ксения пыталась вздохнуть, но у нее не получалось. И отчего-то она точно знала, что воздух сейчас не важен. Этого поцелуя, его губ, его языка оказалось достаточно, чтобы дышать. Кружилась голова, подкашивались ноги, но, если крепко держаться за Глеба, — она не упадет. Он прижимал ее к себе и долго не отрывался, позволяя захлестнувшему его возбуждению вести их обоих за собой. И даже когда прекратил поцелуй и попытался унять дыхание, его руки продолжали судорожно цепляться за нее, то сжимаясь, то разжимаясь, то поглаживая, то замирая на месте, ощупывая.

Они ушли по-английски, не прощаясь. Зачем? Достаточно сообщения, сброшенного на отцовский номер. Потому что возвращаться в душивший своей атмосферой зал теперь было невыносимо. Слишком распирало изнутри то, чему раньше выхода не давали.

Уехали на такси. Их много стояло на парковке у ресторана, а тащиться обратно на своей Парамонов не рискнул. Отрываться от Ксении — не рискнул, не мог, боялся упустить. Усадил ее в машину, на заднее сидение. Сам сел рядом, не дав себе труда присоединиться к шоферу. И, назвав адрес, повернул к ней голову. Он не планировал этого. Совсем не планировал. Не сегодня. Но вот оно — здесь, в салоне, сшибает.

В темноте она нашла его руку, удивившись, что ее ладонь такая же теплая, как и ладонь Глеба. А ей казалось, на улице ужасно промозгло. Провела пальцами по его пальцам. И он снова поцеловал ее, прижимая свободной рукой ее затылок, почти с облегчением зарывшись в волосы. Улицы по-праздничному украшенной столицы были на удивление не загружены. Но они не видели улиц. Не слышали музыки, весело трещавшей из магнитолы таксиста, который торопливо включил ее погромче, чтобы не прислушиваться. Им было не до его переживаний. Музыка не делала их жарче, они будто бы изнутри плавились. Совсем не так, иначе, чем в прошлый раз.

Из салона он почти ее выносил, подхватывая, придерживая, продолжая целовать. И даже если на поцелуях все и закончится — оно того стоит. Покалывание на коже, жар под кожей — стоит того. Давно так не было. А потом он резко оторвался от нее и тихо сказал — ей и фонарям над ними, они услышат:

— Идем?

Она кивнула. В горле пересохло, и голос не слушался. Все в ней сейчас жило словно отдельно от нее самой. Руки, обнимающие Глеба, ноги, послушно идущие за ним, губы, начинавшие болеть, едва он отпускал их.

В его квартире тоже было тепло. И как-то очень спокойно. Совсем не так, как с ними, в них. Едва зашли, не включая света, в поисках губ, утыкаясь в шею, вдыхая запах — разбрасывали по полу одежду. Пальто, пиджак, сапоги, платье. И снова она у него в руках, как кукла, и снова куда-то он ее увлекает — в темноте не поймешь куда. Ни в темноте, ни в захлестнувшей страсти, которая алыми огоньками слизывает декабрь.

Глеб опустил ее на диван, ни на минуту не прекращая прикосновения — какого-то одного сплошного прикосновения тела к телу. Его рубашки тоже уже не было. Где-то по комнате покатились запонки. А потом он с хриплым выдохом опустил свои губы куда-то на ее плечо, проводя ими по коже ниже, устремляясь к груди, скрытой кружевом.

Прогибаясь ему навстречу, Ксения ловила губами его волосы, щекотавшие лицо. Царапала спину — сильно и быстро, но короткий маникюр не оставлял следов, и прикосновения выходили мягкими и скользящими. Закрывала глаза, тяжело дышала от нахлынувшего и рвавшегося внутри жаром, ждала, когда он уймет его. Знала, что сможет. Помнила. И каждым своим движением он напоминал ей все сильнее — сможет. Может. В его силах и в его власти. Сбросить с нее покров оставшейся одежды. Сбросить покров этого невыносимого вечера, заставить вдыхать, а не только унимать дыхание. Каждым рывком бедер — из нее, в нее, оставаясь немного дольше. Он тоже помнил, как она удерживала тогда, доли секунд не отпускала, будто насытиться не могла ощущением наполненности.

Сейчас — так же. Даже сильнее, лучше, зная, куда вести, как вести. И доводя себя до ощущения полета. Она там летает? В ее обычной жизни? Здесь в темноте, в его руках он заставлял ее взлетать тоже. Заставлял забыть. Забыться. До стона, до вскрика, до скрещенных ног, до сцепленных пальцев, до пугающей мысли — отпустит, и всё закончится. Цеплялась за него. Искала губами его кожу. Обжигалась и прижималась снова. Всем телом, в движении. Его движении, лишавшем разума, воли и заставлявшем двигаться — теперь быстро, резко, влажно. До самого момента разрядки. Скорой и сокрушительной для обоих. Желанной и нежеланной в эту минуту одновременно. Обоюдной, приводящей в гармонию мир и в смятение души.