Уход на второй круг
Шрифт:
22:03. Они на Оболони. Мигалки, сирена. Сказано же, вечеринка. Но людей почти нет. Только менты и машина всмятку. Шевролешка средней руки. А еще предмет — иначе не назовешь, от которого перед глазами поплыло.
— Илон, не смотри, — хрипло выдохнул Глеб.
Она послушно зажмурилась и отвернулась. Парамонов ломанулся вперед. По сырому от крови асфальту, чувствуя, как чавкает под ногами. Хорошо хоть догадались тряпкой накрыть, иначе…
В машине их было двое. Девка — не пристегнутая, за что и поплатилась. От столкновения со столбом вылетела в лобовое стекло, да не вся. А рухнувшие осколки
— Разойдись, — орал Глеб.
Беглыми пальцами ощупывал, смотрел, хмурился. Внутреннее кровотечение — без вариантов. Точно знал, как помочь. Точно знал, как. Мог бы. Его работа. Его пациент. И тут же отбрасывал эту мысль. Пусть потом благодарят бога. Или Деда Мороза за новогоднее чудо. Если повезет. Его дело — довезти живым.
Стерильная салфетка на рану. Ватный бублик. Бинт. Быстро, не глядя по сторонам, концентрируясь только на том, что делает, но не на том, что сделано.
— Валера, носилки, — рявкнул Глеб. — Илона, готовь капельницу.
Довезти живым. Довезти живым.
Живым — довезти отходившего. В то время как правило золотого часа идет на минуты. Когда после обезболивания водила очухался и запросил пить, прямо там в машине, Парамонов психанул окончательно.
— Пить будешь, когда тебя зашьют, а то из дырки все выльется! — заорал он. — Прикинь нежданчик!
И ненавидел себя за то, что больше не может — не может и не сможет — делать то, что умел лучше всего остального, лучше всего на свете. Сам себя наказал.
— Я тебе говорил, я не реаниматолог! — орал он в аквариуме, когда вернулись на станцию. Лена, сжав зубы и прищурившись, смотрела на него и пока молчала. А его несло, как давно не несло. — Мое дело бабок с давлением обихаживать, какого хрена, Ленка!
— Ну вот не было реанимационной машины, — развела руками Ленка и глянула на соседнюю диспетчершу:
— Вика, подтверждай! — Вика усиленно закивала. — Вот прикинь, не было! Твой звездный час, Парамонов! Я не виновата, что из всех на тот момент доступных, ты один — хирург!
— Я не хирург!
— Не гони! Там твой профиль был! Иначе бы тебя Калиниченко туда не отправил.
— А если бы с ним что случилось? Ты больная? Ответственность на тебе или на мне, а? Или на Калиниченко?
— Ну случилось бы! Ты не знаешь, как часто случается? Он мог умереть, и пока ты ехал. Но ты же довез, Глеб! И это ты ко мне, а не к Яковлевичу дверь ногой открываешь! Претензии — ему. Он у нас по экстренным, не я!
— Идите вы знаете куда все, а? — последний раз рыкнул Глеб. Злился не потому, что его, врача линейной бригады отправили туда, где он не должен быть, а потому, что понимал — где ему еще быть, если не там?
В 23:33 в комнате отдыха он был один. Другие разъехались. Валерчик нервно курил на крыльце и глушил кофе стаканчик за стаканчиком — нервы сдали. Они успели, но нервы у пацана сдали. Такого он еще не видел никогда. Илонка, на которую сложно было произвести впечатление — чего только ни навидалась, куда-то запропастилась — не иначе уперлась в аквариум, потрындеть с Ленкой, пока других вызовов нет.
А Глеб тщетно пытался спать. Хоть немного. Сон под куранты — может, и год пройдет спокойнее, чем эти сутки?Не тут-то было. Одинокой скулящей собаке покоя никто не даст.
Скрипнула дверь, и в комнату вошла Илона. В белоснежном коротеньком халатике, голубенькой атласной шапочке с помпончиком и торчащими из-под нее белыми косицами. В руках держала что-то розовое и пушистое. Этим странным предметом она быстро взмахнула перед Парамоновым и весело сообщила:
— Исполняю любое желание!
— Дай поспать, Снегурочка! — проворчал Глеб, улыбнувшись.
— Можно и поспать, — игриво ответила она, пощекотав ему своей волшебной палочкой ухо.
— Илонка! — Парамонов увернулся. — Ненавижу, когда уши трогают. Прекрати!
Она хихикнула, отбросила пушистое орудие любой приличной волшебницы и принялась остро отточенным ноготком водить по скуле, шее, спускаясь к вырезу на рубахе.
— Я колыбельную могу исполнить, хочешь?
— Музыку тоже не люблю. Я после одиннадцати ночи мало что люблю.
— Ну можем в тишине, — она все еще улыбалась.
— Через полчаса, а то и меньше, позвонят и скажут ехать чью-нибудь кисть отдирать от асфальта. Спорим? Фейерверком оторвет.
— За полчаса можно многое успеть. Глеб!
— Да! Поспать. Какого черта ты за свой счет не написала сегодня? Порадовала бы Олежку, а!
— Тебя порадовать хотела! — обиженно сказала Илона. — Что случилось?
Парамонов сел на кровати и сосредоточенно потер глаза ладонью. Меньше всего на свете ему хотелось объясняться с собственной замужней медсестрой, но, похоже, придется. И именно сейчас!
— Случилось, — мрачно сообщил он. — Ты роли путаешь.
— Не перекладывай с больной головы на здоровую. Завел кого-то?
Да кого он там завел?!
Не виделись полторы недели с того идиотского утра, когда он после не менее идиотского вечера поволок ей ее брошь, найденную в его квартире — последствие идиотской ночи. Вернее, той самой тридцатиминутки, за которую можно много успеть, и заменившей ему ночь. Потому что до света он торчал на кухне за чаем и сигаретами. Брошь обменял на ее номер — на всякий случай. Вдруг опять трубы. На этом все. Их графики не совпадали. От слова вообще. Но Парамонов продолжал высматривать ее машину. Впрочем, безрезультатно.
— Прекрати, — пробурчал Глеб. — Я реально устал. А у тебя реально есть мужик. С ним бы Новый год и встречала.
— Вот только не надо мне тут морали читать! — фыркнула Илона.
— Ты меня знаешь! Где я и где мораль! — в его голосе совершенно искренно зазвучало возмущение. — Но правда, все уже. Давай тормози.
Девушка лучезарно улыбнулась, подняла свою пушистую игрушку, пощекотала ему ухо, проворковала:
— Да пошел ты!
И выплыла из комнаты, напевая себе под нос что-то веселенькое. А Парамонов, откинувшись обратно на подушку, мрачно подумал, что после праздников можно попробовать предложить ей разойтись по разным бригадам. Чтоб никому не было обидно — особенно Олежке. За этого придурка Глеб всерьез начинал переживать — все ли в порядке у чувака с головой. Снова прикрыл глаза. Спать. Просто отключить мозги хоть на время.