Украденный трон

— Смеешь ли ты, свинья, так мне отвечать! Я государь твой, здешней империи император!

Они заливались громким издевательским хохотом. Иван замкнулся, старался не замечать их презрения и насмешек. Но сторожа не унимались. Для них единственным развлечением было травить этого несчастного, вообразившего себя принцем и императором.

Он согласился на их уговоры и уже мечтал, как вырвется из этой мрачной каменной пещеры, заживёт другой жизнью. Но судьба судила иначе. Он должен был искупить своей гибелью то проклятие, которым одарила всё потомство своё его прабабка, старая царица Прасковья.

Глава X

С самого переворота Екатерина жила как на бивуаке. Благо, ночи светлые, белые, зимняя спячка сменилась летним бодрствованием, и Екатерина, как ранняя пташка, с шести утра уже была на ногах. На её письменный стол неукоснительно ставилась большая бронзовая чернильница, в большом бокале высились остро очиненные гусиные перья. У неё были секретари, она заваливала их работой, но больше всего ей приходилось писать самой. Указы, назначения, письма, записки, повеления... С раннего утра садилась она за письменный стол, и, когда наступало время завтрака, часть работы уже была переделана.

К восьми являлись вельможи за указаниями. И скоро Екатерина поняла, что справиться с ворохом дел одной ей не удастся. Надо приискивать людей, способных помочь ей.

Она перевела Сенат в Летний дворец, поближе к её покоям, чтобы самой лично присутствовать на заседаниях Сената. Уже на пятый или шестой день по воцарении она собрала сенаторов и приказал им доложить об обстановке в стране.

И первое, что услышала, — крайний недостаток в деньгах. Армия находилась в Пруссии, ей не платили жалованья уже восемь месяцев. Хлеб подорожал в столице вдвое против прежнего.

Екатерина вспомнила, как отвечала на все денежные претензии императрица Елизавета: «Найдите денег где хотите. А что моё — то моё». Она складывала денежки в свой кованый сундучок, хранила его как зеницу ока и никого не подпускала к своим сбережениям. Между тем везде в государстве чувствовалась нужда — почти никто из чиновников не получал жалованья.

Точно так же поступал и Пётр. Он вообще был скуп, даже у придворных предпочитал выигрывать в карты и очень радовался, заполучив лишний империал. А уж на государственные нужды и вовсе не обращал никакого внимания. Его интересы и его нужды были для него главным, а как живёт страна, это его не занимало.

Громадные деньги скопились в их руках — тётки и племянника.

Никто не протестовал против такого порядка. Государь волен делать то, что он хочет, никто ему не указ.

Выслушав заявление сенаторов о крайней нужде в государстве, Екатерина помолчала немного, обдумывая положение, и вскоре сенаторы с изумлением услышали её слова:

— Я считаю себя собственностью государства. Я принадлежу ему, а раз это так, то и всё, что принадлежит нам, государям, принадлежит и государству. И чтоб на будущее время не делали никакого различия между собственностью государства и своей личной, между интересами государства и моими личными интересами.

Сенаторы замерли. Такого великодушия ещё не бывало в стране. Потом все сенаторы дружно встали, слёзы показались на глазах убелённых сединами старцев, и даже холодный равнодушный Панин с изумлением разглядывал новую государыню. Раздались слова признательности, живейшей благодарности, хор искренних голосов принялся славить великодушие новой императрицы.

Но она прервала эти излияния чувств и выдала столько денег, сколько было нужно. Вызов хлеба за границу на время воспретила, и через две недели хлеб в столице подешевел.

Раздумывая над этим случаем, Екатерина только усмехалась. Что она могла выдать Сенату от себя? У неё не было ничего своего — только та комнатная сумма, что выдавалась ей от государства же. Но если Елизавета и Пётр не считали нужным делиться деньгами, получаемыми ими от государства же, то Екатерина сделала ловкий дипломатический и политический ход. Она отдала эти деньги — 1 200 000 рублей, составляющих тринадцатую часть всего государственного бюджета, а взамен получила нечто большее — благодарность и искреннее уважение. Уже этим шагом она покорила сердца сенаторов.

Слух об этой щедрости распространился по столице. Жители города умилялись щедрости и мудрости государыни, не подозревая, что она отдаёт их же собственные деньги...

Потом пошли другие дела — то сгорели купеческие амбары из-под хлеба, и Екатерина приказала не только погасить половину убытков купцам, но и выстроить им каменные амбары и выдала на это 6000 рублей. Распечатывались домовые церкви, закрытые покойным императором, и можно было молиться Богу дома, не скопляясь в общественных церквях, отменялись нововведения Петра в армии, отказывались от датского похода, сильно волновавшего гвардию, высылались за пределы России все голштинские полки.

Потом пошло — уничтожение откупов, от которых так страдал народ и наживались вельможи, монопольно владевшие таможенными, рыбными, табачными и тюленьими промыслами. Свобода хлебного экспорта, свобода торговли ревенём, смолой, холстом, хрящем, уничтожение налогов на эти торговли — всё это было неожиданно, ново для империи, для её основ. А манифест о неправедном правосудии, хоть и стал только декларацией, заставил много говорить о себе:

«Мы уже манифестом Нашим от 6-го сего месяца объявили всенародно и торжественно, что Наше главное попечение будет изыскивать все средства к утверждению правосудия в народе, которое есть первое от Бога Нам преданное святым его писанием повеление, дабы милость и суд оказывали всем нашим подданным и сами Себя непостыдно оправдать могли пред Богом в хождении по заповеди Его... Мы уже от давнего времени слышали довольно, а ныне и делом самим увидели, до какой степени в государстве Нашем лихоимство возросло, так что едва есть ли малое самое место правительства, в котором бы божественное сие действие (суд) без заражения сей язвы отправлялся. Ищет ли кто места — платит; защищается ли от клеветы, обороняется деньгами; клевещет ли кто на кого, все происки свои хитрые подкрепляет дарами. Напротиву того многие судящие освящённое своё место, в котором они именем Нашим должны показывать правосудие, в торжище превращают, вменяя себе вверенное от Нас звание судии бескорыстного и нелицеприятного, за пожалованный будто им в доход поправление дому своего, а не за службу, приносимую Богу, нам и Отечеству, и мздоимством богомерзким претворяют клевету в праведный донос, разорение государственных доходов в прибыль государственную, а иногда нищего делают богатым, а богатого нищим... Мы услышали от Нашего лейб-кирасирского вице-полковника, князь Михайла Дашкова, что в проезде его ныне из Москвы в Санкт-Петербург некто новгородской губернской канцелярии регистратор Яков Рембер, приводя ныне к присяге Нам в верности бедных людей, брал и за то с каждого себе деньги, кто присягал. Которого Рембера Мы повелели сослать на вечное житьё в Сибирь на работу, хотя за такое ужасное, хотя малокорыстное преступление праведно лишён быть должен живота».

«Скверное лакомство и лихоимство» — извечный грех русского человека. Двести с лишним лет прошло, а зло это до сих пор не только не искоренилось, но посейчас процветает, и ещё в больших размерах, нежели в восемнадцатом веке. Искоренить зло, задумывала Екатерина. Однако обратила внимание не на систему, а на людей. Между тем взятки брали все, начиная с самых важных сановников, и избавить страну от этого зла не смогли даже прошедшие века...

В столице и провинции этот манифест произвёл сильнейшее впечатление, на которое и рассчитывала Екатерина. Большую радость вызвал и манифест об уничтожении Тайной канцелярии. Правда, под другим названием и в другом виде эта Тайная канцелярия продолжала своё дело и даже ещё более свирепствовала, однако манифест об официальном уничтожении этого учреждения пыток, дыбы, крови и колесования вызвал восторг в народе и особливо за границей. Именно на это и рассчитывала Екатерина.

Она многое задумывала. Все дела забрала в свои нежные маленькие ручки эта сильная духом женщина. Скоро и Сенат стал лишь при ней, обращаясь к императрице за решениями в самых малых делах, в самых малых и важных нуждах. Скоро вся Россия поняла, что к власти пришла хозяйка, устраивавшая всю страну по примеру того, как оборудовала она свой домашний двор, свои домашние дела.

Екатерина щедро и по-царски одарила своих слуг и соратников, раздала имения, деньги, награды, возвысила прежде неизвестных в империи лиц. Раздавала без меры, одаривала без счёту. Но всё, что она давала, опять-таки было не её собственное, государственное, взятое у народа и политое кровью и потом народа. А русский мужик как жил при прежних государях, так и теперь оставался рабом, крепостным, с которым вольно было помещикам делать всё, что угодно. Оттого и бежали мужики, куда только возможно. Не любезно было им любимое отечество, закабалившее их и выбивавшее из них последнее кнутом и палкой...