Укус пятничной ночью

— Это было довольно ужасная ночь до сих пор, и я борюсь с желанием взять такси обратно к Кадоган и провести интимный вечер с парой мясных пирогов.

Я могу использовать одну из тех лекций “Сделай это для Кадогана”, которые ты так любишь.

Он хихикнул, и этот звук, так или иначе, был утешением.

— Я тебе говорил, что ты ослепительно выглядишь?

Комплимент был, вероятно, лучшей и худшей вещью, которую он сказал.

Исходя от него, это чувство было более тяжелым, больше утверждающим, чем это должно быть.

И это обеспокоило меня.

Очень.

Напугало меня.

Очень.

Боже, действительно ли Мэл была права? Я саботировала свои отношения с Морганом ради этого человека? Я обменяла реальную дружбу, реальные отношения, для возможности Этана? Я чувствовала, что был спиральным лугом вокруг водовороте вампира, в остатках моей нормальной осушающей жизни.

Только Бог знает к чему это все приведет.

— А что если я напоминю тебе, — начал он, — что это твоя возможность быть кем-то еще в течение нескольких часов.

Я понимаю, может быть, лучше, чем я делал раньше, ты отличается от этих людей.

Но сегодня вечером ты можешь оставить настоящую Мерит в Гайд-парке.

Сегодня вечером ты можешь поиграть в притворство.

Ты можешь быть.

.

.

девочкой, которую они не ожидали.

Девочкой, которую они не ожидали.

Это вроде хорошо звучит.

— Это не плохо, — сказала я ему.

— И конечно лучше, чем последняя речь, данная тобой мне.

Он изобразил “достойного мастера вампиров” раздраженным.

— Как Мастер Дома…

— … это — твоя обязанность дать мне презумпцию невиновности, — закончила я за него.

— И мотивировать меня, когда сможешь.

Я взглянула на него.

— Брось мне вызов Этан, если тебе это нужно.

Я понимаю проблему; я могу подняться до этого.

Но работа из предположения, что я пытаюсь и сделаю все возможное.

Я посмотрела в окно.

— Это то, что мне нужно было услышать.

Он долго молчал, и я подумала, что возмутила его.

— Ты так молода, — сказал он наконец с остротой в голосе.

— Все еще очень человечна.

— Я не уверена, что это — комплимент или оскорбление.

— Откровенно говоря, Мерит, я тоже.

Двадцать минут спустя, мы остановились перед блочным моих родителей Ок-Парк.

Дом был стилистически другим, абсолютно отличающимся от стиля Прерии, зданий Wright-homage вокруг.

Но у моих родителей было достаточно влияния в политическом правительстве Чикаго, чтобы одобрить планы.

Таким образом, он был здесь, прямоугольник вязкого серого бетона в середине живописного Ок-Парка.

Этан остановил Мерседес перед дверью и вручил ключи одному из вездесущих камердинеров, которые очевидно обслуживали торжество.

— Архитектура.

.

.

интересная, — сказал он.

— Она зверская, — ответила я.

— Но еда, обычно, довольно хорошая.

Я не потрудилась постучать в парадную дверь, и при этом не ждала, чтобы получить приглашение в дом.

Нравится нам это или нет, это был мой отчий дом, и я полагала, что не нуждаюсьв приглашении.

Что еще более важно я не беспокоилась о своей первой поездке назад в дом вскоре после того, как я был изменена.

И вот я, блудная дочь, возвращаюсь.

Пеннбейкер, дворецкий, стоял только в холле из бетона-и-стекла, его тощая, жесткая фигура, кланялась каждому гостю.

Его нос поднялся с негодованием, когда я приблизилась к нему.

— Пибоди, — приветствовала я его.

Я любила подкалывать его.

— Пеннбейкер, — исправил он рыча.

— Ваш отец в настоящее время находится на встрече.

Миссис Мерит и Миссис Коркберджер развлекают гостей

Он скользнул своим стальным пристальным взглядом по Этану и выгнул бровь.

— Это Этан Салливан, — представила я.

— Мой гость.

Он войдет.

Пеннбейкер кивнул отмахнувшись, потом посмотрела на гостей позади.

То препятствие прошло, и я увела Этана, мы двинулись по длинному пространству позади первого этажа, где мои родители развлекали.

По пути голые, угловые прихожие заканчивались в тупиках.

Стальные жалюзи покрытвали не окна, но голые бетонные стены.

Одна лестница вела к отгороженной части комнаты, демонстрирующей единственную часть современного искусства, которая будет хорошо подходить для гостиной маниакального серийного убийцы.

Мои родители назвали дизайн “заставляющим думать”, и утверждали, что это был вызов архитектурной господствующей тенденции ожиданиям людей того, чем предпологались как “лестницы” и “окна”.

Я назвала дизайн “современным психопатом”.

Пространство было заполнено людьми в черно-белой одежде, и джазовый квинтет сопровождал музыкой из угла комнаты.

Я поглядела вокруг, ища цели.

В поле зрения не было никаких Брекинджев, и мой отец тоже отсутствовал.

Не сказать, что это было бы плохо.

Но я нашла что-то так же интересное у окна, которые обрамляли одну сторону комнаты.

— Подготовься, — предупредила я его с усмешкой, и повела в бой.

Они стояли вместе, моя мать и сестра, глаза просматривают толпу перед ними, всегда вместе, когда сплетничают.

И не было сомнения, они сплетничали.

Моя мать была одной из правящих матрон Чикагского общества, моя сестра напористая принцесса.

Сплетни были их хлебом с маслом

На моей матери было консервативное платье цвета бледного золота и жилет без застежки, который хорошо подчеркивал ее фигуру.

На моей сестре, ее волосы столь же темные как мои, бледно-синее вечернее платье без рукавов.

Ее волосы были откинуты назад, тонкой, глянцевой черной лентой, держащей каждую темную прядь на месте.

И в ее руках, в настоящее время жующий свой крошечный, пухлый кулачек, была одним из огней моей жизни.

Моя племянница, Оливия.