Ультиматум Борна

– Этот человек, ученый из Бостона. Он следит за мной своими жадными глазами, где бы я ни был, и в этих глазах я читаю все его мысли.

– Этот высокомерный глупец самолично прилетел на Монтсеррат? Он же ничего не знает!

– Нет, уверяю вас, по нему видно, что он знает все. Я сделаю то, что вы приказали, но, прошу вас, позвольте нам вернуться в Париж… Умоляю вас. Позвольте ей умереть в мире, и я больше от вас ничего не попрошу.

– Ты просишь меня об этом? Но ведь я дал тебе слово!

– Но почему тогда этот ученый человек из Америки ходит за мной по пятам с непроницаемым лицом и острым, все замечающим взглядом, монсеньор?

Глубокий, глухой кашель на другом конце линии был ему ответом. Отдышавшись, Шакал сказал:

– Знаменитый профессор права теперь сам преступил закон, прикоснувшись к тому, что его не касалось. Считайте, что он покойник.

Пройдя через холл их элегантного дома, находящегося на площади Луисбург в Бостоне, Эдит Гейтс, жена знаменитого адвоката и профессора права, бесшумно открыла дверь личного кабинета своего мужа. Он неподвижно сидел в своем любимом большом кожаном кресле перед камином, где весело и жарко трещали дрова. Несмотря на жару бостонского вечера за стенами дома и центральное отопление и кондиционеры внутри, он неукоснительно требовал, чтобы камин постоянно топился. Рассматривая неподвижную фигуру в кресле, миссис Гейтс опять ощутила болезненный укол от сознания того, что есть такие… вещи… касающиеся ее мужа, которые теперь стали недоступны ее пониманию. События и поступки в его повседневной жизни, ход мыслей, который она не могла понять или даже назвать, если бы ее кто-нибудь спросил. Время от времени ее муж испытывал невыносимые душевные муки, и он нисколько не пытался избавить себя от них или разделить с ней.

Тридцать лет назад довольно привлекательная и достаточно обеспеченная молодая женщина вышла замуж за очень высокого, нервного, талантливого, но бедного выпускника юридического факультета, чья пылкость и талантливость были отвергнуты ведущими фирмами тех холодноватых и равнодушных пятидесятых. Способности к софистике, погоня за безопасностью и осторожность казались управляющим этих фирм значительно более ценными качествами по сравнению с достоинствами активного, ищущего молодого человека с пытливым умом, особенно потому, что этот ум скрывался внутри неопрятно подстриженной головы на теле, одетом в дешевую имитацию одежды от Джи Пресс и братьев Брукс. Плачевное состояние банковского счета молодого юриста не давало возможности ожидать в будущем перемен к лучшему в его внешности. Кроме того, очень малое число дешевых магазинчиков могло предоставить ему одежду нужного роста.

Новоиспеченная миссис Гейтс, однако, имела ряд идей насчет того, как можно их совместными усилиями привнести прогресс в семейную действительность. Так, она предложила отложить до времени немедленное развитие карьеры действующего юриста – лучше ни с чем, чем с посредственными фирмами или, боже сохрани, частной практикой с кругом клиентов, которых он способен был привлечь в настоящее время, а именно теми, кто по финансовым причинам не мог позволить себе хорошего адвоката. Значительно лучше было на первых порах использовать его природные дарования, коими были внушительный рост и живой, хорошо впитывающий знания ум, что, совмещенное с напористостью, давало ему возможность с легкостью осваивать академические курсы. Черпая средства из своих скромных капиталов, Эдит внесла существенные поправки и в гардероб мужа, покупая одежду именно в тех магазинах, в каких надо, наняла преподавателя ораторского искусства из театральных сфер, натаскавшего Рэндольфа в драматической подаче и сценической аранжировке выступлений на публике. Нервный выпускник университета оказался достойным учеником и вскоре несказанно удивил всех внешним блеском Джона Брауна и изящной словесностью Линкольна. Кроме того, оставаясь в университете и занимаясь некоторую часть времени со студентами, он принялся прокладывать себе дорогу к вершинам юриспруденции, получая одну за другой разнообразные ученые степени и мало-помалу завоевывая славу абсолютного и неопровержимого эксперта в специфических областях применения законодательства. Постепенно он обнаружил, что фирмы, прежде отвергавшие его, теперь настойчиво ищут с ним контакта.

Вся стратегия, от начала до появления первых конкретных результатов, заняла около десяти лет, и хотя первые успехи не были сногсшибательными, все-таки они представляли собой существенный прогресс. Юридические журналы, сначала среднего уровня, а затем и ведущие, начали публиковать его несколько спорные статьи как из-за их стиля, так и из-за содержания, отмечая цветистость, язвительность, привлекательность для читателя и вообще очевидный талант молодого ассистента в области печатного слова. Но известность в кругах финансовых деятелей принесли ему как раз скрытая острота и тревожность его мнений и высказываний, ранее не любимые многими. Сознание нации изменялось, покров благосклонного Высшего Света начал трещать, в салонных разговорах стали появляться ключевые словечки, запущенные в обиход «никсоновскими мальчиками», – такие, как «молчаливое большинство», «общественное благосостояние» и пресловутое – «Они». Новые понятия, подобно утреннему туману, поднимались от земли и распространялись повсеместно. Здесь не у дел оказался приличнейший Форд, начисто лишенный восприятия нового и получивший под занавес смертельную рану Уотергейта, а также и Картер, которого, несмотря на его необыкновенный личностный талант, погубила чрезмерная увлеченность благотворительными актами. Фраза «Что я могу сделать для моей страны?» вышла из моды, уступив место новому лозунгу: «Что я могу сделать для себя?».

Доктор Рэндольф Гейтс ловко оседлал гребень проносящейся мимо него волны, имея в запасе сладкоречивый тон и лексикон, насыщенный модными терминами, как нельзя лучше соответствующими расцвету новой эры. В его слегка подрафинированных научных теориях, юридических, экономических и социальных, слово «огромный» было хвалебным понятием и «больше» было предпочтительнее перед «меньше». Выдаваемые им на-гора законы новейшей рыночной экономики целиком и полностью оправдывали удушение промышленными китами окружающей их мелюзги, из чего делался вывод о пользе роста индустриального развития для всех… ну, практически для всех. Мы живем в дарвинистском мире, и здесь выживает сильнейший и, нравится вам это или нет, наиболее приспособленный, – примерно такой была основная мысль его работ. При виде этакой милой откровенности финансовые манипуляторы дали знак, пружинка щелкнула, и во славу вознесенного на иконостас настоящего и живого ученого воспелись гимны, загрохотали барабаны и загромыхали цимбалы. Купи, надбавь свое и продай, и все это, конечно, для пользы остальных. Полный вперед!

Рэндольф Гейтс был призван и с охотой и живостью отдался в новые руки, принявшись завораживать при помощи своей словесной гимнастики аудиторию за аудиторией. Он наконец нашел свое место, но его жена, Эдит Гейтс, не была уверена, что это именно то, о чем шел изначальный разговор. Она желала комфортабельного существования, что было естественно, но совсем не была готова к миллионам и частным полетам на реактивных самолетах через весь мир, от Палм-Спринг до Южной Франции. Особенно беспокойно она себя чувствовала, когда выступления и статьи ее мужа применялись для публичного оправдания некоторых действий и судебных эксцессов, поражающих своей очевидной наглостью и более того, в некоторых случаях – несправедливостью. Он отмахивался от ее тревожных вопросов, оправдываясь тем, что это не его вина и использованные им параллели с юриспруденцией просто были не так поняты. В довершение всего вот уже около шести лет они спали в разных кроватях и в отдельных спальнях.

Войдя в кабинет, она растерянно остановилась у порога, заметив, что при звуке ее тихих шагов Гейтс вздрогнул и быстро повернул голову. Глаза его были широко открыты и тревожны.

– Извини, я не хотела тебя пугать.

– Ты всегда раньше стучала. Почему ты не постучала сейчас? Ты ведь знаешь, что я не люблю, когда мне мешают сосредоточиться.

– Я же сказала – извини. У меня голова занята разными мыслями, и я не подумала…

– А вот тут явное противоречие.

– Не подумала о том, что нужно постучать, вот что я имела в виду.

– Ну и чем занята твоя голова? – спросил титулованный юрист таким тоном, будто сомневался в присутствии таковой у своей жены.

– Не нужно со мной так, прошу тебя.

– Так в чем дело, Эдит?

– Где ты был этой ночью?

Гейтс насмешливо поднял брови:

– Бог мой, ты что же, подозреваешь меня? Я говорил тебе, где я был. В отеле «Риц». На встрече с одним человеком, которого я знал много лет назад и не хотел бы принимать у нас в доме. Если в твоем возрасте тебе еще нужны доказательства, позвони в «Риц».

Эдит Гейтс несколько секунд молча рассматривала своего мужа.

– Дорогой мой, – наконец сказала она, – поверь, меня ни капли не волнует то, что ты, может быть, путаешься с самой похотливой шлюхой из самого дешевого борделя. Кто-то же должен угостить ее выпивкой, чтобы поддержать ее уверенность в себе.

– Неплохо, сучка.

– Навряд ли тебя принимают в их среде за жеребца, скотина.

– Выходит, это и есть предмет нашей беседы?

– Именно. Кроме того, с час назад, как раз перед твоим возвращением домой из офиса, к нам приходил один человек. Денис чистила серебро, поэтому открывала ему я. Должна сказать, его вид произвел на меня впечатление. Он был одет в вызывающе дорогой костюм и приехал сюда на черном «Порше»…

– И что дальше? – нетерпеливо перебил ее Гейтс, нагибаясь в кресле вперед. Взгляд его вновь расширившихся глаз был ожидающим и взволнованным, если не сказать более.

– Он сказал мне, что le grand profeseur [15] задолжал ему двадцать тысяч долларов и что тебя прошлой ночью не было там, где ты должен был находиться. Имелся в виду отель «Риц», не так ли?

– Нет. Что-то выплыло наружу… О господи, он не так понял. Что он еще сказал?

15

Великий профессор (фр.).