Улыбка Мицара

– Я не совсем понимаю...
– Недоуменный взгляд Мадии встретился с добрым взглядом Козырева.
– Чтение мыслей на расстоянии?..

– Совершенно верно. Он может, нацелив созданную им аппаратуру, - кстати, с нашей точки зрения, совершенно несложную, - читать мысли человека...

– Мысли?! Но ведь это ужасно!
– запротестовала Мадия. Это значит, любой из нас обнажает перед Сантосом все свои мысли, даже самые случайные, нелепо ассоциативные!..

– Ну, Мадия, не так громко, - засмеялся Козырев.
– Ему вовсе не хочется читать мысли молодых женщин, хотя, - он с нарочитой шутливостью подмигнул девушке, - это и представляет интерес для некоторых молодых представителей мужского пола.
– И перешел на серьезный тон.

– Нет, Мадия, он полагает, что биотоки человека, усиленные соответствующей аппаратурой, могут пронзать пространство...

– Быстрее, чем свет?
– Мадия откинулась в кресле, пораженная этой мыслью.

– Да.

– Но это же... Невероятно!
– вырвалось у Мадии.

– Сегодня - да. А завтра?..

Они замолчали. Потрясенная Мадия невидящими глазами уставилась в зал. В ресторане все места были заняты. Оркестр играл какой-то вальс; она ничего не слышала. Козырев попытался отвлечь девушку:

– Мадия, а ты знаешь мой "Звездный блюз"?

– Послушайте, - вместо ответа сказала она, - но ведь Сантос тогда сможет связаться с каждым звездолетчиком... Без радио...

– Совершенно верно. Только не теперь... Все находится еще в работе, Мадия... Так ты знаешь мой "Звездный блюз"?

Мадия с трудом оторвалась от своих мыслей и кивнула ученому:

– Конечно... И мне думается, что вы писали его тогда... в одиночестве... Я угадала?

– Да, Мадия! Мне так хотелось услышать праздничный шум людской толпы, плеск волн, гул леса... Помнишь лермонтовское: "И звезда с звездою говорит"? Лермонтов думал об этом или не думал, но утверждал: в космосе нет одиночества! Я, конечно, утрирую, это понятно, и однако мне захотелось передать этот "звездный разговор"... Тем более - звезды были рядом, вокруг, везде... Я очень хвастаю?

– Пожалуй, есть...

– Больше не буду, - весело заверил Козырев.
– Но к своему хвастливому монологу должен добавить одно обстоятельство: я в ту пору был влюблен... Смешно?

– Нет... Кстати, а где сейчас ваша любимая?

– Она уже давно вышла из девичьего возраста.

– Вы с ней встречались?

Козырев покачал головой.

– А бабушка всю жизнь ждала его...
– вздохнула Мадия.

– Хорошо, что не дождалась, - сказал Козырев.
– Если жив Тарханов, а я почему-то уверен в этом, то ветреча вышла бы не из приятных. Вместо молодой, полрой сиженщины встретить...

– Перестаньте. Это рядом с цинизмом...

– Нет. Время разъединяет людей. Мало ли звездолетчнков, вернувшись на Землю через двадцать - тридцать лет, оставляют старую семью и обзаводятся новой. Кого тут винить? Парадокс смещения времени... Если Ритмин Тарханов вернется, то вернется еще молодым.

– И всегда будет так?

– Пока не покорим время.
– Козырев поднялся.
– Мы, кажется, слишком много говорим. Может быть, потанцуем?

– Погодите...
– попросила Мядия.- Я еще не пришла в себя...

Оркестр играл модный блюз. Певица покинула эстраду и закружилась по залу. Красивая, высокая, стройная, она казалась воплощением жизни, свежести и силы. Мелодичность голоса теплого, бархатного - усиливала ее обаяние, Взглянув на Козырева, Мадия не узнала его. Он весь преобразился. То есть он оставался прежним Козыревым, но оловно бы прислушивался к тому, что говорят ему воспоминания, голоса прошлого, былое, - Мадия не имела времени искать точного определения. А Козырев вспоминал... Это было здесь же, в "Женьшене", на пятом месяце его пребывания в Хабаровске после того полета. Он долго гулял по городу. Бушевал буран. Он смотрел на зимнее небо, на заснеженный город, на людей - и не видел их. У него было все: любимые занятия, любимая наука, любимые товарищи, и все-таки он был одинок. Он не мог стряхнуть с себя недавнего потрясения.

Почему он тогда избрал "Женьшень"? Наверное, потому, что этот маленький ресторанчик как бы отставал от современности. Козырев не знал, кому пришло в голову сохранить в "Женьшене" так называемый "аромат старины", - так сообщалось в городском справочнике. Здесь не было роцев, хотя существовала отлично механизированная, как и всюду, кухня. Подавали блюда милые, веселые женщины, шутя и смеясь над своими старомодными обяаанностями, - все это было очень похоже на игру. Конечно, они играли в старину, и это было не только забавно, это придавало "Женьшеню" какое-то особое очарование. Оно усиливалось еще тем, что и сами посетители то и дело принимали на себя роли официантов и официанток, благо это не представляло для них особых трудностей: кухня работала безотказно, могла удовлетворить любое желание своих посетителей и отличалась от других ресторанных кухонь разве только тем, что в ее меню было несколько больше так называемых "старинных блюд", чем в других...

Естественно, "Женьшень" отличался от других ресторанов и тем, что здесь была эстрада, и тем, что на эстраде рядом с современными песнями и мелодиями исполнялись песни и мелодии прошлых веков, по каким-то обстоятельствам не забытые человечеством. Кстати, певцами и музыкантами всегда были сами посетители. Недаром многие из них являлись сюда не только со скрипкой, а даже с рожком или гуслями, как это однажды было на памяти Козырева.

Что ж, человечество не хотело терять связи с прошлым. Любители старины не исчезают никогда, хотя их любовь вовсе не требует полного восстановления былого. Живя в настоящем и сражаясь за будущее, они порой хотят окунуться в аромат прошлого. Зачем? Это необъяснимо...

В "Женьшень" Козырев пришел тогда в девятом или десятом часу вечера. Певица исполняла арию из "Кармен". Он прошел в зал и занял место, на котором уже сидел дважды или трижды, он не так уж часто посещал этот ресторан. Певица сошла с эстрады и пошла от столика к столику, - так требовали традиции "Женьшеня". Козыреву казалось, что она стремится к нему, и он весь напрягся. В каждом ее движении, жесте, смеющихся глазах сверкала молодость. Боже мой, как она похожа на ту, что отвергла его! Но почему она тут? Может быть, это не она. а ее двойник, живущий по ту сторону нашего мира симметрии?

Певица стояла перед ним. Глаза встретились.

Потом они танцевали, и на эстраде выступали уже другие певицы, но это совершенно не интересовало тогда Козырева. В нем жило в тот вечер что-то веселое, мальчишеское или юношеское, и ему было удивительно легко с этой женщиной, и ему не хотелось ни о чем расспрашивать ее...

Над рестораном была гостиница, и Козырев, неохотно простившись с певицей, поднялся в номер. Долгая ночь, оказывается, прошла. Ему казалось, будто он стоит на берегу и студеная вода лижет его ноги. Тело обдает теплым утренним ветерком. Он бросается в воду и плывет навстречу солнцу. Он смеется и слышит тысячи звуков, звенящих в его душе. Напрасно Козырев пытается разобраться в этом хаосе звуков - кружится голова. Свободен. Свободен от мучительных переживаний, тоски. Он сам не знал, как это произошло. Ему казалось, что он вырос. Здоровая его натура одним порывом сбросила вчерашнюю оболочку, в которой он задыхался...

Он сел за рояль. Аккорд. Еще аккорд. В музыке изливал Козырев всю свою душу. Сколько же прошло? Час, а может быть, два?

На следующее утро он пошел поблагодарить певицу.

Ему ответили, что артистка уехала.

– Артистка?
– растерянно спросил он.

– Да.

– Но... Куда?

– Она не сказала этого.

...И вот сейчас, как в те далекие годы, опять играл ьркестр, и певица ходила между столами, и пела она вовсе не арию Кармен, а "Звездный блюз", написанный им когда-то в далеком полете...