Умершее воспоминание

— Что скажешь? — спросил я, не снимая с лица застывшей улыбки.

— Очень мрачно, — как будто задыхаясь, ответила моя невеста. — Раньше ты не писал тяжёлых песен… Ищешь новый стиль?

— Можно и так сказать.

Я забрал листок и с почти злой усмешкой перечитал то, что на нём было написано. И что Эвелин так напугало?

«Во мне билась любовь, а в тебе — просто страх.

Мой горячий огонь превратил сердце в прах.

Не любовь там сгорела, там нету тепла,

Просто вера убита. Просто ты солгала.

И я должен поверить, что любишь меня?

Я не верю. Но это не даст мне ни дня

пережить.

Может, тело живёт, но внутри я мертвец…

Отпустить?

Я не смог: очень горек у правды конец.

Может, слишком я низок, может, просто дурак,

И я должен проститься с тобою, но как?

Слишком слаб для разрыва и горд для “простить”.

Пусть обманут тобой, но нет сил отпустить.

Если ты солгала, значит, нету любви,

Меня нету, и нас нет: мы оба мертвы.

Мне бы надо смириться? Я буду смирён.

Но я буду любить до скончанья времён».

— Так тебе понравилось или как? —не давал я покоя Эвелин.

— Д-да… Стихи хорошие. Ты пишешь редко, но всегда очень хорошо.

— Потому что от сердца, — с наслаждением улыбнулся я и внимательно посмотрел на свою спутницу. Она прятала глаза, стараясь на меня не смотреть. — Знаешь, за последние три года я посвящал песни только тебе.

Я надеялся, что эта фраза окажет на неё сумасшедшее влияние, что Эвелин тут же разрыдается, скажет, что виновата, попросит прощения и мы обо всём поговорим. Но моя невеста угрюмо молчала и пялилась на стол, точно этот разговор должен был начать я, а не она, точно это я был в всём виноват, а не она! Эвелин предала моё доверие, солгала мне, осмелилась смотреть мне в глаза после того, что сделала, — разумеется, всем этим она причинила мне боль, нанесла мне смертельную рану. Разумеется, она была виновата.

Эти стихи в чём-то мне помогли. Возможно, благодаря им я и сделал этот первый шаг. Начинать всегда трудно, а я уже начинал с трудности.

— Когда вернёмся домой, — снова заговорил я, вызывая Эвелин к новому разговору, — нам нужно будет посетить один ресторан японской кухни. Он открылся несколько недель назад на нашей улице, видела? — Она покачала головой, и я добавил: — Завтра вечером мы уже будем в Лос-Анджелесе. Может, поужинаем в этом ресторане?

Моя возлюбленная прерывисто вздохнула и тихо ответила:

— Ты же знаешь, у меня работа… И я не особо люблю японскую кухню. Сходи один.

— Какого чёрта я буду делать там один? — спросил я, с недовольством отвернувшись.

— Не хочешь один — позови кого-нибудь с собой.

— О, верно. Недавно у меня появился новый друг… Вернее, это хорошо забытый старый друг, но это уже не имеет никакого значения. Я приглашу Дианну.

Я увидел, как Эвелин изменилась в лице, и с тоской подумал, что мне снова придётся объяснять ей, кто такая Дианна и почему она стала мне новым другом. Но прежде, чем я успел открыть рот, моя невеста тихо сказала:

— Логан, я соврала тебе.

Моё сердце упало, когда я услышал это. Мои испуганные глаза неподвижно смотрели на её лицо, а мысли вихрем кружились в голове. Неужели она всё-таки решилась признаться мне во всём? Неужели мы сейчас обсудим… это?

— Соврала? — почти беззвучно переспросил я, почувствовав, как пересохло в горле.

— Да. Я соврала, когда сказала, что не помню Дианну. Я помню её и знаю, кто она такая.

От напряжения и одновременного облегчения я негромко рассмеялся; этот смех будто задрожал на моих нервах. Сразу два вопроса стремительно атаковали меня: когда она в конце концов осмелится мне признаться и почему она соврала?

— Зачем ты сказала неправду, Эвелин? — спросил я с улыбкой.

— Затем, чтобы не дать вам двоим поиздеваться надо мной!

Улыбка сползла с моего лица, и я нахмурился.

— Что?..

— Период, когда вы с ней встречались, был худшим в моей жизни. Ты был с ней, а не со мной, хотя мы так любили друг друга и ты прекрасно понимал, как сильно был мне нужен…

— Откуда мне было знать, что ты меня любила?

Эвелин замерла. Её щёки отчего-то покраснели.

— Ты очень боялся, что твоя любовь останется без ответа, — сказала она тихо, — и за этим страхом даже не замечал моих истинных чувств: всё какие-то намёки, пустые слова, казавшиеся тебе собственной паранойей… Да? — Я молчал. — Всё было так, я знаю, я тоже прошла через что-то подобное. Ты держался за Дианну как за последнее, что у тебя оставалось, и ни за что не хотел отпускать, потому что понимал, что если потеряешь её, то потеряешь всё. А ты представляешь, каково было мне? Я смотрела на то, как ты мучил себя рядом с ней, и понимала, что ничего не могу сделать, ничего! Всё мог изменить только ты. А что ты делал?

Я смотрел на неё нахмурившись и приоткрыв рот.

— Я и так довольно долго страдала, пока у тебя была Дианна… Очень долго. Сейчас я понимаю, что тогда мне просто не хватило смелости, но теперь я смелее, Логан. Я не смогу снова впустить её в твою жизнь, не смогу, и ты можешь называть это как хочешь!

— Ревнуешь, — прошептал я, с непонятным восторгом глядя на неё. — Я ещё никогда тебя такой не видел, милая.

— Пусть так. На самом деле в ревности нет ничего плохо, но ты не привык так думать.

— Нет ничего плохого? Да она тебя почти в зверя превратила, Эвелин, посмотри, какая ты стала злая!

— Я злюсь не из-за ревности, — проговорила она, сморщив нос, — меня злит твой «новый друг», неужели ты не понимаешь? Нельзя позволить прошлому просочиться в настоящее, Логан. Прежде ты и Дианна были вместе, и я знаю, что она меня дико ненавидела. Возможно, её чувства не изменились и теперь, я видела, как она смотрела на меня во время нашей последней встречи… Но опомнись, теперь вместе ты и я! И это я выхожу за тебя замуж, я, я, я!

Я посмотрел на неё с испуганным удивлением и покачал головой.

— Надеюсь, что всё, что было между нами, — сказал я, — это не твой хитроумный план. Надеюсь, ты выходишь за меня не просто назло Дианне.

Она устало взглянула на меня.

— Я даже не вспоминала о ней все эти годы, боже, Логан… А ты, видимо, делал это не раз: каким-то образом ты ведь понял, что скучаешь по ней.

Я опустил голову и пару раз хохотнул.

— Что смешного? — не поняла Эвелин, нахмурившись.

— Просто мне очень непривычна твоя ревность. Оказывается, ты ревновала меня к Дианне столько лет… Вот, привыкаю.

Я знал, чем можно было объяснить этот яростный всплеск её ревности. Когда ребёнок съедает конфеты, которые ему есть было строго запрещено, он отказывается признавать собственную вину, а потому начинает тыкать пальцем на других. Он пытается обвинить в обжорстве маму, папу, сестру, да кого угодно! Главное, чтобы на него никто не подумал. И согласитесь, в каждом из нас живёт такой ребёнок.