Умершее воспоминание

Я повернул голову и, посмотрев ей прямо в глаза, невесело усмехнулся.

— Тогда, кажется, очень глупо не называть это любовью, — вполголоса проговорил я.

Мы смотрели друг на друга, и я понимал, что так близко её лицо я не видел уже тысячу лет. Слова Дианны были полны искренности и ласки, и это пробудило в моей душе сострадание к ней. Но очень скоро это сострадание сменилось нежностью, которой моё сердце наполнилось до краёв. Я вдруг осознал, что данное мгновение, когда наши лица были так близко и когда мы так нежно смотрели друг на друга, было просто идеальным для поцелуя. Тогда эта мысль не показалась мне безумием, и я, совершенно ни о чём не думая, медленно наклонился к Дианне.

Она слегка вздрогнула, очевидно, поначалу испугавшись, и замерла, с трепетом ожидая момента, когда наши губы встретятся. Я уже чувствовал её горячее и осторожное дыхание; моё сердце колотилось так бешено, что каждый его удар можно было услышать с расстояния в километр. Но в то мгновение, когда Дианна уже сама с нетерпением поддалась мне навстречу, я резко отстранился и отвернулся в сторону.

— Я не хочу кружить тебе голову, Дианна, — сказал я с сожалением в голосе. — Мне есть, за что мстить Эвелин, но тебе и Роберту мне мстить не за что… Я не хочу и не буду портить ваши отношения, потому что ты не такая. Я не буду никуда влезать.

«Я не смог, — подумал я, — не смог поцеловать чужую жену, хотя я даже не знаю Роберта и нисколько не дорожу его чувствами… А Кендалл? Он почему-то смог. Хотя раньше мы с ним были лучшими друзьями…»

Девушка смотрела на меня глазами, полными горечи и отчаяния. Мне вдруг стало стыдно за то, что я обманул Эвелин, что позвал Дианну на ужин, что чуть не поцеловал её… Боже, да зачем я её мучил?

— Мне так жаль, — прошептала она, дрожа всем телом, — так жаль, что месяц назад я случайно встретила Кендалла и он так живо напомнил мне о тебе… Моей тоске было уже некуда деваться. Если бы тогда ты не пришёл ко мне домой, клянусь, я бы сама нашла тебя, я так хотела тебя видеть… Я уже миллион раз представляла нашу встречу и то, что я тебе скажу, но только теперь я, кажется, понимаю, как это всё бессмысленно! С чего я вообще взяла, что мы сможем общаться как друзья?

В этих словах я разглядел намёк на её всё ещё не остывшие чувства, и меня снова накрыло волной необъяснимого стыда.

— Люди знают, о чём говорят: прошлого действительно не вернуть, — грустно сказала Дианна, опустив глаза. — Я не верила этому… до сегодняшнего вечера.

— Прости, — прошептал я.

— Я сама должна была об этом подумать. Я понимаю, ты не хотел меня обидеть, просто… Я понимаю.

— Ты только делаешь вид, что понимаешь, — холодно выдал я, не глядя на собеседницу. — Ты не поймёшь, пока не переживёшь этого сама, но я всем сердцем хочу, чтобы ты с этим никогда в жизни не столкнулась.

Дианна хотела взять мою руку, полагая, что я нуждаюсь в её поддержке, но я мягко отодвинулся от неё.

— Ты знаешь его? — многозначительным шёпотом спросила она, совсем не обидевшись на то, что я отверг её поддержку.

Я вздохнул.

— Думал, что знал. Но теперь знать не хочу.

Дианна смотрела на меня, с сочувствием приподняв брови, и из осторожности ничего не спрашивала, очевидно, понимая, что я говорил об одном из своих друзей. Я, сидя на этой скамейке в тусклом свете фонаря, кажется, только теперь полностью осознал то, что Дианна меня любила. Любила, когда мы были вместе, любила, когда наши пути уже разошлись, любила и теперь, когда сама она была замужем, а я готовился жениться на девушке, которой принадлежало моё сердце.

— Все люди проходят через трудности, — шёпотом сказала она. — Кто-то сразу опускает руки, не надеясь на собственные силы, но я верю, что ты всё выдержишь, Логан. Особенно когда ты женишься, я обещаю, семья станет для тебя бесконечным источником сил. Всё плохое забудется, вот увидишь.

Её слова закрались в моё сердце и словно заискрили его. Почему-то мне захотелось поверить в то, что у меня действительно всё будет хорошо, пусть не сейчас, но очень-очень скоро. Улыбнувшись, я взял руку Дианны и нежно поцеловал её.

— Я так рад, что я сегодня здесь, — высказал я свои мысли, — думаю, я действительно скучал по тебе, очень сильно.

Этот вечер заставил меня понять кое-что очень важное. Вернее, я понял это уже ночью, когда лежал в темноте один и обдумывал всё, что произошло между мной и Дианной.

Тем, какой я сейчас, я был обязан только своему прошлому. Именно оно сделало меня таким, и этого уже было не изменить. Но главным событием, в корне изменившим всю мою жизнь, было моё расставание с Чарис. Её измена сделала из меня совсем другого человека, и именно благодаря ей я узнал, каково на вкус предательство. С тех пор разговоры и даже мысли о верности и измене стали для меня самым слабым местом, и поэтому удар, нанесённый мне Эвелин, оказался таким сокрушительным. Но что, если представить, что Чарис не было? Что, если представить, что с изменой я столкнулся впервые в жизни?

С того момента, как я узнал о поступке Эвелин, я только и делал, что осуждал её; я не могу спорить, что её поступок не достоин осуждения. Но почему я не старался понять её? Нет, конечно, я попытался сделать это в тот вечер, когда обо всём узнал, но в своём понимании я не зашёл слишком далеко. Очевидно, глубоко в душе я всё же осознавал, что везде была моя вина.

Боже, да разве не я сам дал ей повод? Разве это не я изводил её своими мыслями, бессмысленной ревностью и невыносимым поведением? И, наконец, разве не я обвинил её в нелюбви ко мне? Для Эвелин это стало последней каплей, как и то, что я решил оставить её одну в переломный для нас момент. Она не могла этого выдержать. Я задел её за живое, ударил по самому ценному, и она, конечно, захотела сделать ещё больнее мне в ответ. В этом поступке легко угадывалась её натура: после нашей ссоры Эвелин была слишком горяча, и эмоции, среди которых было неконтролируемое желание мести, сами понесли её в «Погоню». В тот вечер она не была беспомощна, как думал об этом Кендалл. Она вполне осознавала, что делала, а делала она именно смертельное оружие для моего сердца.

Эвелин знала, что Кендалл любил её, знала, что когда-то он был моим лучшим другом. Она хорошо понимала, что он не сможет ей ни в чём отказать, и потому придумала идеальный план мести. Она использовала Кендалла в качестве детали, необходимой для работы большого механизма. Я понятия не имел, испытывала ли она к нему жалость или ещё что-нибудь, но Шмидт на фоне всех этих обстоятельств выглядел просто жалким. Возможно, он с отчаянием отдался первой возможности стать ближе к своему объекту обожания, напрочь позабыв о дружбе со мной и о здравом смысле. А возможно, он осознанно пошёл на это, желая отомстить мне за все прошлые обиды и заодно поддержать образ холодного ловеласа, который он сам себе придумал. Но, как бы там ни было, в итоге он всего этого не выдержал и признался мне, совершенно не подумав о том, что будет дальше.

Но что Эвелин? Что она собиралась делать дальше? Я предполагал, что она в конечном счёте собиралась рассказать мне обо всём, в противном случае её смелый поступок был бы бессмысленным. Но возможно и другое: может быть, она хорошо понимала слабость Кендалла и ждала, что он не выдержит и сам во всём мне сознается, а ей даже не придётся себя утруждать. И она была права: узнать об этом не от неё мне было в разы больнее… Но если она всё же сама планировала рассказать мне, то почему она до сих пор молчала? Я видел её мучения и понимал, из-за чего она страдала, но её молчание было мне непонятно. Эвелин лгала мне, и не столько измена, сколько ложь — именно эта ложь так глубоко меня уязвляла.

И, может быть, сегодня вечером мне захотелось сделать что-то Эвелин в отместку. Это желание было безумным и чисто инстинктивным, потому что оно выходило из старого, как мир, закона «око за око». Я обманул её, поужинал с чужой женой, зачем-то открыл этой чужой жене тайну, связывающую только меня и Эвелин, а потом чуть её не поцеловал…

Но не поцеловал. Почему? Я ведь так хорошо помнил своё стремление показать Эвелин, каково это — узнавать о неверности, страдать от ревности и обманываться в собственном доверии… Почему? Ответ был прост. Всё потому, что я не ненавидел Эвелин. Ещё несколько лет назад я услышал от своего отца очень умное выражение, которое запомнил, кажется, на всю жизнь: «Мужчины изменяют из ненависти, женщины — из любви». А я слишком, слишком любил её…