Умный, наглый, сомоуверенный

Потом мы полночи на берегу проговорили, правда, комары тут — зверье, и пришлось костер развести. Вина попили, Павел Иванович мучается чем-то, а сказать не может. Завел разговор про то, что хотел бы в пустыню уйти и молиться, а я думаю — куда ж это, с такой-то мужской прытью, какая пустыня? Но если на то пошло, я бы с ним хоть куда отправилась, в любой монастырь, так ему и сказала, а он опять — ты молодая, живи во всю силу, в тебе жизни столько, что хватит на десять мужей, и Марусю надо вырастить, да и вообще грехи все это: и деньги, и женщины, и даже любовь. В общем, разговоры вроде твоих, но без осуждения, а с пониманием.

Вот. А после этого счастья, на другой день приехал А. С., и была коррида. Но это я тебе в другой раз напишу, сейчас мне свое настроение трогать не хочется. А насчет мальчишек ты зря разоряешься. Всем одно удовольствие. Ну, пока, подружка, не завидуй».

В Березняки Авилов приехал прищучивать домработницу. Полдня ни тетку Нюру, ни Юлю не выпускал из-за забора, требовал то еды, то инструментов, то полить, то притащить земли, то подержать лестницу и развил такую деятельность, что дом и участок они привели в обычный порядок. Потом пообедали и легли отдыхать, но он не спал и пресек Юлину попытку слинять за забор. К вечеру и Нюра, и домработница ходили опечаленные подневольной жизнью, а он потребовал истопить баню. Когда наступили сумерки, домработница уже места себе не находила, и Авилов едва успел ее перехватить у калитки, удержав за подол. За неделю деревенской жизни она превратилась в толстую наглую девку и попыталась стукнуть его по руке и смыться. Но не вышло.

— Ты мне еще не показала свои успехи с платком.

Они вернулись в дом, и Юля показала. Держала она его от души, вложила всю злость — очень хотелось придушить, но он все-таки за двадцать секунд у нее вывернулся.

— Молодец, Хрюша, ты недалека от вязальной машины. Похоже, ты скоро ее получишь. А сейчас будешь объяснять две вещи, не главную и главную. Не главная — это к кому Хрю-хрю разлетелась за калитку, и она тут же покаялась, что познакомилась с дачником, который ей нравится. «А что, нельзя?»

Насчет главной она попробовала вертеться, но он показал ей дубликат ключа от ящика и сжал пальцы вместе, потому что она пыталась смотреть на ключ как на незнакомый предмет и ничего не понимать. Еще пригрозил отхлестать крапивой, если быстро не придет в память и не скажет, откуда взялся ключ в тумбочке и кому она пишет письма пачками. Юля вертелась как могла, но не потому, что не хотела рассказывать, а потому что А. С. предстал ей совершенным садистом, и она твердо держала сторону его врагов, и лишь из страха перед поркой выложила, что ее попросил один человек, которому она очень обязана, ксерануть, если найдутся в столе, документы с печатями. Насчет «Римека» Юля тоже оказалась в курсе — тетка Нюра по этому вопросу даже держала с ней совет.

В общем, был полный набор — и бабушка, и девушка, и молодой человек с нескромными просьбами. Имя его он выжал с таким трудом, что обессилел, и, проверив все запоры на доме и калитку, завалился спать, мечтая о покое, проспал до позднего утра и не заметил, что Юля, встав пораньше, сбегала на почту и позвонила в город, предупредив кого надо, что дела сложились не лучшим образом.

Тетка Нюра весь следующий день пребывала в дурном настроении, что так и не повидалась со своим кавалером, и честила Сашку за все подряд, особенно за то, что тот взялся посадить кабачки, а наросло уродов непотребного размера, и все заполонили. Весь дом в этих уродах, некуда ступить. Юля от души поддерживала возмущение Нюры — сам урод и уродов насадил. Но к вечеру тетка отошла и признала, что у Сашки рука легкая — он если что посадит, то все растет наилучшим образом, что и у академика биологии через три дома такого не растет.

— Талант к земле есть, а характер поганый. Гнусь.

И вздохнула напоследок, что Петрович ее вчера в город поехал, и даже не попрощались из-за бандита.

— Попали в ловушку с тобой, — посетовала тетка.

Авилов перед отъездом обошел дом, отыскал на чердаке Леонардо ди Каприо, с отверстиями вместо глаз, и предъявил его Хрюше, от души поиздевавшись, потом искупался в пруду, попил молока с теткиным пирогом и, нарвав букет синих цветов, забросил его на заднее сиденье.

Тут с ним случилось нечто, чего он сам в себе не понимал и объяснить не мог. Одна из тех штук, за которые его особенно не любили. Он полез на рожон и не мог затормозить. Его, как на канате, потащило в «Старый рояль», и цветы, которые он рвал для Иры, оказались в руках у счастливой Кати. Чем она была так довольна? Сияла от простенького букетика.

Глава 8 Старинное пение на мертвом языке

— Катя, я созрел для нашей любви, — сообщил он.

— Вечером. В двенадцать, — шепнула она.

— А Сережа?

— Сережа отгул взял. Видишь, я одна.

Домой он ехал чрезвычайно довольный тем, что у него есть жена и любовница. Как бы жена и как бы любовница. Он с порога обнял Иру и сказал.

— Ты была права. Гнусная домработница торговала информацией.

Ира засмеялась.

— Алик, — спросила она, — где это видано, чтобы кто-то покупал информацию о торговце секонд-хендом? Скажешь ты мне правду наконец или нет?

— Если даже я расскажу тебе всю правду, а это маловероятно, ну, то есть это противоречит правилам, ты все равно не поймешь, кому и зачем понадобился занюханный торговец. Потому что я сам не понимаю. Это не иначе инопланетяне.

— Ты что, выпил?

— Я же не пью!

— А с чего ты веселишься?

— Потому что я в данный момент счастливый человек.

— Я хотела тебя кой о чем расспросить… Правда, это-связано с моим мужем.

— А! — Он небрежно махнул рукой. — У тебя комплекс вины перед утопленником, знаю. Ты любишь утопленника.

— По-моему, ты все-таки выпил.

— Да не пил я. Но я оказался на этой… на грани! Меня пасут, а кто, я не чувствую. У меня, что, нюх отшибло?

Он расположился в кресле и продолжал расшнуровывать ботинок.

— Наверное, это ты меня отвлекаешь.

— Да ты что? — всплеснула руками Ира. — Ты же пьян в стельку, ботинок десять минут снять не можешь.

— А если б я был пьян, то как бы я вел машину? Ну как? Отвечай.

— Иди спи. Что с тобой разговаривать.

— Ладно. А ты уложи меня.

Ира расшнуровала ботинок, с трудом высвободила расслабленного Авилова из одежды, принесла простыни и, лишь поднимая его из кресла, обнаружила, что от него не пахнет. Она остановилась в изумлении, а он совершенно трезвым голосом спросил:

— Говорил я тебе, что не пью? Почему не веришь, дурочка? Сегодня ночью я уйду по делу. Опять не поверишь, что по делу?

— По какому делу?

— По делу жизни. Или смерти. Надеюсь, что жизни. Но, может быть, и иначе. А ты в это время будешь шарить по карманам, искать записки? Предупреждаю, бесполезно. Это можно найти только у нормальных, а у таких, как я, ты их никогда не найдешь. Этим и живем. Ну как тебе такая жизнь, принцесса? Не по вкусу? Хочешь назад, к утопленнику? Так, в общем, еще не поздно. Я не стану догонять. Садись, поговорим. — Авилов собрал свою снятую одежду и принялся снова одеваться. — Ты же хотела спросить меня об утопленнике, так спрашивай, я отвечу.