Умный, наглый, сомоуверенный
Шрифт:
— Я в Казахстан фуру вести не могу, — закончил он свои жалобы. — Они меня сковырнут. Они номер знают.
— Где ты засветился?
— Только если через ментов. Больше негде.
Они обнаружили небольшой магазин с вывеской «Табаки» и, оглядев улицу, зашли внутрь.
— Есть трубочный табак?
Продавец, полный парень с пятнистым, как от спида, лицом и проколотым серьгой ухом, выложил две упаковки. Авилов взял одну и медленно поднес зажигалку. Глаза у парня забегали. Упаковка вспыхнула, табак начал тлеть.
— Не понял. Сначала заплати, — сказал парень.
Авилов резко вскочил на прилавок
— Ты что, мудило, взрывчаткой торгуешь? — Тот тупо помотал головой.
— Продал упаковку со взрывчаткой, урод?
— А я знал, что там? Он сказал, сюрприз для друга к дню рождения. Хорошо заплатил. С виду приличный. Я думал — ну там хлопушка детская в нашей упаковке. Порошок подсыпал, я не видел какой.
Авилов дал продавцу пинка в бок.
— Приличный? Где ты видел приличных, мудак? Рассказывай, как выглядит. Живо.
— Никак не выглядит. Неприметный, одет хорошо, среднего роста. Никакой. Светлый, худой. Лет сорока или больше. Курит «Парламент». Друга описал. Я его знаю, постоянный клиент.
— Ненавижу тупых, — объявил Пушкин. — С тупого какой спрос? Никакой. Он целый город покалечит и скажет: «А че я сделал-то? Меня приличный попросил и деньги заплатил». Свинья жирная. Дальше своего корыта не смыслит. — Он еще раз с ненавистью лягнул в бок лежащего. Вставай работать, тебе сейчас много придется работать. Пенсию выплачивать будешь. Сделал инвалида, плати.
Они вышли из магазина молча. Авилов свистел, смотрел на небо, потом с яростью пнул по пустой банке. А дальше что?
— Я не поведу фуру, — объявил в машине Гонец.
— Поведешь. — Авилов хмуро пережидал трамвай, потом начал непрерывно сигналить, создавая нервозность на проезжей части.
— Митяйка — раз, Хрипун — два.
— Поэтому поедешь. Возьмешь кого захочешь из ребяток. Возьмешь оружие. Денег для ментов побольше. Это уже вопрос принципа. Иначе нас закроют. На паперть пойдешь с бабушками.
— Я-то? — Гонец сощурился. — У меня профессия есть и классность.
— Что ж ты автобус не водишь, со своей классностью? Утрись и води автобус. Так и семью заведешь, будешь серьезный отец семейства. Девок забросишь, по воскресеньям участок начнешь вспахивать. Только водку глушить будет не на что — жена морду поцарапает.
— Автобус! Автобус — средство передвижения, а в гробу не поездишь. Это тебе, Пушкин, жизнь человеческая — тьфу, лишь бы капусту рубить, а мне пока есть разница, живой я или трупак. Останови, я здесь выйду.
— В понедельник в шесть утра отправишься. Ключи у Левши, деньги тоже.
Он ехал к «Старому роялю». Желание послушать старинное пение на мертвом языке усилилось. Где искать этого приличного без примет с «Парламентом»? Надо взять с собой в больницу Катю, если согласится. Кафе пустовало по-прежнему, Катя все еще ходила с покрасневшим носом. Он заказал ей мартини и усадил к себе за стол.
— Кать, представь, что ты в девятнадцать лет выскочила замуж без любви. За хорошего пожилого человека, лет на двадцать старше. У вас родилось двое детей. Ты живешь без печали, ездишь на Кипр, в доме все есть. Муж у тебя — мил человек, тебя любит. Вдруг, после десяти лет брака, ты обнаруживаешь, что он тебе изменяет
с молодой девицей, моложе тебя. Твои действия?— Я бы прогнала. — Катя ответила не задумываясь.
— Да, ты, брат, романтик… — Авилов, откинувшись на стуле, улыбнулся. — Для официантки в ресторане ты что-то того… слабонервная. А теперь представь, ты его прогнала, а он утонул.
— Тогда… Тогда я бы в него влюбилась. Посмертно.
— Как же так? — удивился Авилов. — Живого не любила, а?..
— От чувства вины.
— А представь, что он ожил, ну там, случайно спасся, когда уже никто не ждал, и вернулся к тебе?
— Обрадовалась бы, и стали жить-поживать.
— Он же не изменился.
— Ну и что? Я бы изменилась. Я бы пережила смерть. — Катя волновалась и царапала ногтями полировку стола.
— Успокойся, — он подождал. — Съездишь со мной в больницу к Хрипуну?
— С тобой? Да. Только вот… Сережа меня к тебе ревнует.
— Ты с ним живешь?
— Еще думаю. Он время от времени с катушек съезжает — то хочет в Чечню по контракту, то к Грише-банкомату ходил наниматься. Деньги все, все деньги. Я маме говорю: ты чем в жизни занималась, социализм строила, а теперь денег нет зубы запломбировать, а она отвечает, что, мол, и мои дети когда-нибудь вырастут и вместо благодарности ткнут мордой. Я думаю, она права, — Катя вздохнула, — родятся, вырастут и скажут — ну и что вы делали, только бабки, как бешеные, заколачивали?
— У нас что, есть выбор? Либо деньги, либо помойки. — Авилов поднялся.
— Поехали. — Катя цедила кофе, обнимая чашку сильными пальцами. Ногти теперь царапали по стеклу, она думала.
Они сели в машину, и Авилов вздохнул, глядя, как она пристегивается ремнем. У нее это получалось эротично.
— Когда-нибудь я затащу тебя в постель.
— Не получится! — развеселилась Катя, а он снова вздохнул:
— Вот так всегда. Лучшие девушки достаются не мне. Пойду топиться, а ты оставайся со своей виной.
С Хрипуном поговорить не удалось. Он спал, напичканный лекарствами, левый глаз был заклеен, лицо — в бинтах. В одноместной палате, ссутулясь, сидел воплощением беды брат-один, свесив между коленями тяжелые синеватые руки в черных волосах.
Авилов вывел Левшу в коридор и поведал о табачном продавце. Левша в ответ сообщил, что смерть Митяйки наступила от кровоизлияния вследствие удара затылком об камень, возле которого нашли тело. Видимо, Босик не врал, они его неудачно вышвырнули. Типа несчастный случай. Но от этого никому не легче. С Катей Авилов договорился послушать ее ансамбль во вторник и, завезя девушку в кафе, отправился в сад к тетке Нюре.
Сад удивил его расхристанным видом, да и тетка была совершенно вне себя. Загорелая, с бусами на шее, она встретила его радостно-циничным возгласом: «А, приехал! Завещание писать будем?», а покормив окрошкой и пюре с котлетами, налила себе и гостю водочки и вздохнула: «А я что хочу говорить — я, Сашка, может, замуж выйду. Мне один человек предложение сделал, я ведь замужем никогда и не была, все тебя, паразита, растила на свою голову».
— Желаю счастья в личной жизни, — хмуро ответил он, прикидывая, чем чревато для него теткино личное счастье и сколько бумаг, включая акции «Римека», придется, если что, переоформлять.