Умоляй меня

— Кто говорил что-нибудь о помощи? Ты разделишь её со мной.

Его брови приподнялись, и он повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как она снимает расшнурованный корсаж. Она подмигнула ему, прежде чем сбросить остальную одежду и предстать перед ним обнаженной.

— Твоя очередь, — сказала она.

Он отдал бы свою руку с мечом и то, что осталось от его имущества, чтобы снова различать цвета. Он мог только представлять розовое сияние огня от очага, омывающего ее кожу, или рыжий оттенок ее темных волос, заплетенных в косы. Она была красива — длинноногая, в пятнах оттенка сланца, дыма и железа.

Он ответил на ее спокойный пристальный взгляд:

— Женщина, я думаю, ты действительно слепа.

Она скрестила руки на груди, скрывая восхитительные маленькие соски, затвердевшие от холода, и нахмурилась:

— Я прекрасно вижу, может быть, лучше, чем ты видишь меня. Теперь давай посмотрим на остальное.

Ее сила была несгибаемой, с топором в руке или без него. Ее настойчивость в том, чтобы он разделся, была намного сильнее, чем его желание сопротивляться ее требованиям. Баллард сбросил плащ вместе с бриджами.

Ее хмурый взгляд превратился в довольную улыбку. Луваен шагнула ближе к нему, смотря на его бедра. К его удивлению, он возбудился под ее взглядом. Баллард думал, что этот последний поток лишил его желания, превратив в евнуха, не кастрируя его. Он улыбнулся ей в ответ. Воинственная Луваен может заставить даже его член повиноваться ей.

Ее рука скользнула вниз по всей длине его члена, пальцами перебирая завитки мягких волос, окружающих его основание.

— О, — сказала она разочарованным голосом. — Нет цветов, которые можно было бы сорвать, — она подмигнула во второй раз.

Он вспомнил острую боль в голове, когда выдернул из волос одну из вьющихся лоз. Его бедра напряглись.

— Одна маленькая милость, — сказал он.

И это было милосердие. В первые ясные минуты выздоровления от потока он поступил так, как поступил бы любой мужчина, и проверил себя между ног. Громоподобное сердцебиение, которое он отказывался признавать ужасом, успокоилось, как только он убедился, что, хотя многое в нем изменилось, одна очень важная часть все еще оставалась человеческой.

Луваен завязала свои косы на макушке, закрепив их сложным узлом. Эта прическа подчеркивала ее элегантную шею. Она взяла его за руку и подвела к кадке, предоставив ему прекрасный вид на ее изящную спину и изогнутый зад, когда она первой вошла в воду. Баллард не удержался и обхватил одну ягодицу, стараясь не впиться когтями в ее гладкую кожу. Она остановилась, опустив одну ногу в ванну, и с полуулыбкой оглянулась через плечо:

— Такой галантный рыцарь, помогает даме принять ванну.

Она забралась внутрь и села. Горячая вода поднялась и покрыла ее по плечи. Она издала низкий стон, от которого жар затопил его тело и сделал его твердым, как камень. Евнухом даже и не пахнет. Луваен вяло махнула ему рукой:

— Ты так и будешь стоять там?

Он присоединился к ней, расположившись так, что его спина прислонилась к ее груди, и он сел, устроившись между ее ног. Луваен просунула одну руку под его, а другую — через противоположное плечо, соединив пальцы чуть выше его сердца. Он низко опустился в ванну и положил голову ей на плечо, наслаждаясь ощущением того, как она обнимает его. Боль, мучившая его, уменьшилась, ослабленная теплом воды. Она вернется в полную силу, как только он выйдет из ванны, но он разберется с этим позже.

Луваен не сразу принялась его мыть. Вместо этого она занялась тем, что осыпала поцелуями его шею, щеку и висок. Баллард закрыл глаза, наслаждаясь ее нежностью. Он бы с радостью часами лежал в ванне в холодной воде, если бы она делала это с ним все время. Его покой длился всего несколько минут.

— Ты приказал Эмброузу запереть меня в моей комнате, как только поток закончится?

Его глаза резко открылись. Внезапно чувственная ванна превратилась в путь к возможному утоплению. Если бы он обладал обаянием, остроумием и менее обостренным чувством выживания, он мог бы попытаться успокоить ее ложными банальностями. Однако решил ответить ей так, как ответила бы она сама — с прямой честностью.

— Нет. В то время я не мог говорить. Хотя Эмброуз знает меня достаточно хорошо. Если бы я мог говорить, я бы приказал это сделать.

Она дернулась, прижимаясь к нему, как будто подавляя желание засунуть его голову под воду.

— Почему? — огромное раздражение отразилось в этом единственном слове.

Эмброуз сказал ему, что она была похожа на дикое животное в ловушке, крича от ярости и требуя, чтобы ее выпустили. Колдун снял заклинание с запертой двери с безопасного расстояния, стоя дальше по коридору. Когда Луваен выскочила из своей комнаты, то помчалась к лестнице.

— Ты выглядела как сумасшедшая женщина, ищущая свою следующую жертву, — сказал он.

С предстоящим браком Циннии с Гэвином, время Балларда с Луваен закончилось. Она не передумала и не попросила остаться, а он не повторил просьбу, которую сделал в конюшне. Даже если бы захотел, то не смог бы. Ни одна из женщин не могла теперь остаться в Кетах-Торе. Через несколько дней останутся только он, Эмброуз и Гэвин. И, в конце концов, только Эмброуз. Он не хотел, чтобы Луваен покидала его дом с самым ярким воспоминанием о нем, как о бормочущей развалине, корчащейся в агонии и слишком опасной.

— Ты возвращаешься к своему отцу, — сказал он. — Мне не очень нравится мысль о том, что таким ты меня запомнишь, и сейчас я красив по сравнению с той мерзостью, которую Эмброуз и Гэвин вытаскивают из камеры после каждого потока.

Между ними воцарилось молчание, и Луваен принялась распутывать лозы, запутавшиеся в его волосах.

— Знаешь, что мне больше всего запомнилось в Томасе? — ее губы коснулись его виска. — То, как он смеялся. Сначала у него появлялись морщинки под глазами, а затем на переносице между бровями. Его плечи опускались, и он подтягивал подбородок к груди, — Баллард позавидовал Томасу из-за нежности в голосе его вдовы. — Он не издавал ни звука, пока внезапно не взрывался громким раскатистым смехом. Клянусь, от него дребезжали стекла. Даже его волосы и борода, казалось, смеялись, — она потянула за узел горько-сладкой лозы, упиравшейся в шею Балларда. — Это ничто по сравнению с копной Томаса, а он не был проклят.

Она сделала паузу, и ее голос стал хриплым от непролитых слез:

— Его смех был подарком, потому что даже в самом мрачном настроении невозможно было не рассмеяться вместе с ним, услышав его, — ее руки крепче сжали грудь Балларда. — Он умер от чумы, но именно его смех я помню. И всегда буду помнить больше всего смех Томаса Дуенды.

Четыреста лет назад он бы обнищал, бросил вызов королю и в одиночку завоевал империю, если бы это было то, что нужно, чтобы завоевать эту женщину. Ирония, что слишком скоро он охотно позволит ей уехать из Кетах-Тор по той же самой причине, по которой когда-то так яростно боролся за обладание ею, заставила его выть от ярости. Вместо этого он взял одну из ее рук и поцеловал заживающие кончики пальцев. Он узнал о ее странной магии и о том, как ее прялка пряла ее горе.