Университетская роща

Много перечитал Крылов книг и рукописей, прежде чем решить, каким быть сибирскому гербарию.

Он знал, что еще в глубокой древности ученые собирали травы и делали попытки их сохранить. Отец ботаники, Теофраст, сушил цветы на камнях, но они быстро теряли цвет и ломались. И все-таки в ботанической науке известны редчайшие случаи длительного сохранения сухих растений: при раскопках гробницы египетского фараона Рамзеса Второго были найдены цветки лотоса, василька, египетского мака, стебельки ивы. Три тысячи лет пролежали они нетронутыми! Непостижимое количество времени… Утраченная тайна вечности сухих трав…

И только в XVI веке был найден, наконец, способ почти вечного хранения растений. Изобретатель современного вида гербария — итальянец, профессор Лука Гини, директор Ботанического сада в Пизе. Он предложил сушить растения между листами влагопоглощающей бумаги, а затем наклеивать их на картон и собирать в книги.

«Зимою, когда почти все растения погибают, приходится рассматривать «зимние сады». Так называю я книги, где хранятся сушеные растения, наклеенные на бумагу», — писал он в наставлении к собиранию гербариев.

«Зимние сады» стали излюбленным занятием для просвещенных людей не одного столетия, в иные времена — модой. Крылову доводилось видеть в Петербурге старинные гербарии: Энса, врача императрицы Елизаветы, и лейб-медика Петра Первого, архиятера Арескина. Обе эти коллекции — свидетельство высокой любви к своему делу. Каждый лист энсовского собрания окантован краской с золотой полосой, снабжен яркими рисунками, цитатами из книг. А нижняя часть стеблей из гербария Арескина убрана красными накладками из бумаги в виде ваз, так что все вместе выглядело изящным букетом.

Цветок засохший, безуханный,

Забытый в книге вижу я;

И вот уже мечтою странной

Душа наполнилась моя:

Где цвел? Когда? Какой весною?

И долго ль цвел? И сорван кем,

Чужой, знакомой ли рукою?

И положен сюда зачем?

Крылов очень любил эти стихи Пушкина. Но к «зимним садам» относился не как к поэтическому предмету, а как к научной мастерской. В «зимних садах», полагал он, надлежит столь же много, по-черному, до промокшей на спине рубахи трудиться, как и в садах обыкновенных, плодоносящих при помощи рук человека. Работать так, как учит самый великий труженик — естественная природа, без устали наполняющая зеленый мир живым дыханием.

Он пододвинулся вместе со стулом поближе к столу, поправил очки — тесноваты, жмут переносицу, надо бы снести мастеру, да все недосуг… Бережным касанием погладил деревянистые голые стебли кермека Гмелина. «Трудно ты мне достался, милый кермек, — мысленно сказал он, глядя на сине-фиолетовые соцветия, метелочкой распростертые на голубом листе. — Толстый, безлистый. Корень до четырех метров. Гербаризировать тебя — морока…»

Крылов обмакнул перо в тушь и медленно повел каллиграфическую надпись на ярлыке: Limonium gmelinii…

В Гербарии он любил всякую работу: клеить, сушить, резать, описывать… Испытывал подлинное удовольствие от красиво выведенных букв, от аккуратного облика засушенного растения. Например, от созерцания кермека, растения-сибиряка, хорошо уживающегося и на соленых почвах казахстанских степей, таящего в себе, по всей видимости, и лекарственные свойства.

Поскрипывало перо. Бесшумно уходило в таинственное никуда время. Истаивали последние минуты утренней тишины; вот-вот коридоры заполнятся голосами студентов, шумом и движением.

— А, вот вы где, Порфирий Никитич!

Веселый, молодой голос Коржинского застал Крылова врасплох: он даже выронил из рук свою любимую лупу.

— Где же мне прикажете быть, господин профессор? — проворчал он, досадуя, что уединенным утренним занятиям пришел конец. — На балу в Общественном собрании?

— А хоть бы и на балу! — подхватил Коржинский, не обращая внимания на его недовольство. — Молодой, здоровый, красивый приват-доцент! Будущий профессор. Правда, малость того-с… Оригинал.

Как некое животное некоего Буридана уставился на две охапки сена — и не сдвинешь никакими силами. Что скажете? Я не прав?

Коржинский стремительно прошел по комнате, острым, внимательным взглядом подмечая новые, растущие кипы обработанных листов, заполненные семействами коробки — все в образцовом порядке.

— Скажу, — усталым жестом Крылов снял очки, потер занывшую переносицу. — Не к лицу ботанику называть предмет своих научных устремлений сеном.

— Сено, сено! — засмеялся Коржинский. — И вы это знаете не хуже меня. Мы посвятили свою жизнь сену!

Он обхватил его за плечи, попробовал сдвинуть с места. Не удалось. Крылов стоял, как влитый.

— Ого, ну и медведь же вы! Такого с дороги не своротишь!

Крылов смущенно улыбнулся, близоруко сощурился: что ни говори, а приятно признание его силы. Коржинский делал это так мило, что невозможно было не поддаться на его обаятельную лесть.

— Что, господин профессор, опять вы мне работочку приискали? — лукаво осведомился он, давая понять другу, что хитрость его распознана.

— Приискал, вы уж меня простите, — посерьезнел Коржинский. — Понимаете, какая у меня мысль возникла. Коль скоро вы, скупой рыцарь прелестной Флоры, дрожите над каждым листом, а студиозусы не все с должным благоговением относятся к… сену, то нам следовало бы…

— … изготовить учебный гербарий. Из дублетов, — прервал его Крылов и торжествующе указал на ряд коробок, стаявших отдельно на полу. — Я правильно вас понял, господин профессор?

— Да вы просто колдун! — восхищенно развел руками Коржинский. — Я не успел еще подумать об учебном гербарии, а вы его уже наколдовали. Когда только успели? Ну, спасибо…

— Не стоит благодарности, — уклонился от шутливого тона Крылов. — И никакой я не колдун. Лучше скажите, что ваши лекции?

Как проходят? Я слышал, вашу вступительную «Что такое жизнь?» собираются издавать отдельно?

— Да, в пользу студенческого общежития, — рассеянно ответил Коржинский, поглаживая буйные усищи. — А вот о вас разговор с Гезехусом был… Ректор удивлен, отчего манкируете лекционной деятельностью?

— Я? Я не манкирую, — заволновался Крылов. — Я не люблю кафедры… Что я могу с собой поделать?!

— Вот-вот! И я то же самое говорил Николаю Александровичу. Что, мол, медведь не любит кафедры.

— А он?

— Сказал, что полюбите. Велел готовить курс по систематике сибирских растений, — Коржинский с любопытством посмотрел на лист с кермеком Гмелина. — А то, говорит, так и останется на всю жизнь ученым садовником. И в профессора, говорит, никогда не выйдет…