Унтовое войско

— Никак нет, ваше благородие!

— Ну и ладно. Вино вашему промыслу не товарищ. С гольдами либо гиляками ведите себя уважительно. Они в тех местах живут, и всякая тропка, всякая речка им родовая ведома. Помните, что верная указка не кулак, а ласка.

Казаков снарядили новыми капсульными ружьями. Наказали-: без нужды ружья в дело не пускать.

От Верхнеудинска до Нерчинска бурятские казаки ехали на лошадях. В Нерчинске по распоряжению сотника городового полка Гантимурова казаков посадили на катер, и они на нем спустились вниз по Шилке до Усть-Стрелки. Поселковый тамошний атаман ждал их вместе с гольдом-проводником. Гольд оказался низкорослым, кривоногим, в соломенной конусообразной шапке. С ним была легкая лодка-оморочка. Казаки дивились на его оружие — палка с ножом на конце, кожаный щит, деревянные латы. В лодке лежали лук со стрелами и копье.

Глаза гольда слезились, лицо в морщинах. Звали его Оро. Он поклонился казакам, прижимая кулаки к сердцу, и сразу же спросил:

— Табак ю?

Очирка отсыпал ему в медную трубку щепотку табаку, и тот весело заулыбался.

— На Мангму [21] скоро едем?

— Как звезды высыпят на небо, так и в путь.

Казаков разбудили до рассвета. С атаманом пришел зауряд-сотник, плававший не раз по Амуру.

— Где скалы, того берега и держитесь, — напутствовал он. — Так безопаснее. Ладьте в тень забираться.

21

Амур

— Счастливо плыть! — произнес атаман. — Который тут из вас рябой?

— Я, — отозвался Цыциков, удивляясь, зачем он понадобился.

— Не хотел уж упреждать, да черта ли… Можа, и не встретимся боле. Бумага на тебя пришла…

— И что? — насторожился Ранжуров.

— Манджурца убил он, заграничного.

— Убил он хунхуза. Разбойника и вора.

— Наше дело сторона. А только в Урге шумят, жалуются. А выдать тебя, рябой… на великую беду, судить — засудят. И затолкают на Кару. Разгильдеев там свирепствует. Я скажу исправнику, что вас уже не застала эта бумага… С богом, рябой, ежели крещеный! Оспинка — божья щербинка, не обижайся.

— Кто ту бумагу привез? — спросил Ранжуров.

— Ваши же, пограничные. Ноне они бражничают у кабатчика.

— Ну, еще раз с богом! Плывите бережливо. Ваше дело такое, ребяты… Пришли безвестно и ушли безвестно. Поопаситесь. Тутотко один англичанка ладил вроде вас спуститься на Амур. Плот ему сколачивала острожная партия. Да, видать, бережливость не соблюдал, не поопасся. А скоренько поручик Ваганов с солдатами наехал от самого Николая Николаича Муравьева. За рыжую бороду того англичанку да в карету…

Ранжуров вспомнил:

«A-а… тот самый Кларк и есть. Выходит, что на Амуре мы с ним уже не повидаемся».

С темного проулка, как снег на голову, пала бурятская песня:

Застоялся мой ретивой, Ноют мускулы мои. Конь мой рыжий застоялся, Не звенит моя стрела.

— Никак братские? — удивился поселковый атаман. — О чем это они?

Ранжуров усмехнулся про себя в темноте:

— Поют о том, что копи застоялись…

Пьяные голоса гулко ухали в узкой улочке:

Застоялся мой саврасый Без свинца, кольчуги звона. Вороной мой застоялся, Не звенит моя стрела.

И вдруг сорвались голоса, заорали, запели вовсю, затряслась темная тихая улица, зашаталось небо над уснувшими домами:

Серебро «можо» [22] — узда, Сплошь обшитая сукном! К ограждениям Москвы Мы приписанный народ!

— Давай-кося, паря, к реке трогай, — поторопил атаман. — Могут рябого опознать. Да и плыть время. Небо-то вызвездило. Самый раз… На стремнину как выскочите, и дуй — не стой.

22

Пластинка на узде

— Пьяные поют, что слепые собаки лают, — зло отозвался Цыциков.

А песня подгоняла, била по головам, хлестала в спину, не давая задержаться на берегу:

Серебро «можо» — узда С кармазинским сплошь сукном, К канцелярии царя Мы приписанный народ! Серебро Руси — узда, Красным крытая сукном, К пограничным учрежденьям Мы приписанный народ!

Едва начало на востоке отбеливать небо, вошли в Амур. На крепнущем ветре парус затрясся крылом раненой птицы, а приняв на себя тугую струю воздуха, понес лодку по мутной бурлящей стремнине.

Проводник Оро опустился на колени, шептал молитву, приговаривая:

— Му-андури [23] , пощади нас! О великий Мангму, не сердись, что мы пришли к тебе!

Казаки поглядывали по сторонам. Мангму и Му-андури они не боялись. У них был свой покровитель Уханхата. Он помогал им брать в реках и озерах рыбу. Можно было сплести из прутьев тальника морду или сеть из конских волос — хвоста и гривы — и тогда, побрызгав в воду тарасуна, полагаться на полную удачу. Но с собой у них не было ни морды, ни сети. Ныне в Нарин-Кундуе рыбу ловили редко. Ламы грозились: рыба — это водяной червь, от которого многие болезни приходят к буряту. Кто верил, кто не верил.

23

Бог воды

Ранжуров, поразмыслив, все же достал туес с тарасуном, побрызгал в Амур. Ламы ламами, а в дальней дороге по реке без рыбы никак нельзя. Взятого с собой провианта не хватит, а на охоту за козой потеряешь день, а то еще и ночь. Добытое же мясо в жару не сохранишь. Да и бродить по незнакомой тайге… Мало ли что может быть. Генерал-губернатор велел к сроку быть в устье с благополучием во всем. Поневоле тут забудешь о ламской проповеди. Рыбу же можно добыть тихо и легко стрелами, а то и острогами, что лежали у гольда в его оморочке. Оморочку пока привязали волосяной веревкой к паруснику. Она понадобится, если придет нужда проскочить по протоке или лиману.

Очирка Цыциков спросил пятидесятника:

— Что это могла быть за бумага про меня?

— Известно что… Раз из Троицкосавска то по иностранному ведомству. Убиенный-то из иноплеменной державы, за него и идет спрос.

— А как же Муравьев? Наобещал…

— Муравьев про то не знает. Если приказ его мы исполним, он тебя в обиду не даст. У него рука длинная. До самого Петербурга дотянет. Он с царем разговаривает вот так просто… как я с тобой.

— Ну уж и так… — засомневался Очирка.

— А что? Сам атаман сказывал. Не я выдумал.

Очирка прикрыл глаза, было холодно, пахло смоляным деревом. Сердце тревожно щемило, оно стало совсем маленьким, как у воробья. Прямо-таки щемящий комочек. Нет, не комочек, а крупинка. Махонькая такая. Остро щемящая. Да и сам-то Очирка, как воробей. И те, что с ним… И этот парусник… Куда они плывут? Зачем? Что ждет их?

Широкая мутная река раздольно пласталась среди серых гор и темного безграничья тайги. И ветер, и течение влекли парусник в эту неведомую Очирке ширь, навстречу пробивающемуся из облаков солнцу, туда, где горы все выше уходили в небо.