Употреблено

– Рассказывала.

– Ясно. Короче, мы отправили Чейз во Францию, и постепенно она перестала звонить, потом перестала писать, а дальше совсем замолчала. Никаких известий. Потом умерла Роза – такой вот страшный сюрпризец. Большой и толстый. Вообще моя старушка была в отличной форме – об этом можем потом отдельно поговорить, вдруг да пригодится тебе для книги, а с другой-то стороны, может, и ни к чему. Так вот, Роза умерла, а я даже не знал, как сообщить Чейз. Тогда я связался с этим перцем Аростеги, и очень мне от него не по себе стало. Вот я и полетел в Париж ее искать и наконец-таки нашел с помощью одного паренька, студента Эрве Блумквиста – ну и имечко, еле выговорил, – ее однокашника. По-моему, Чейз с ним жила. Произошла с ней какая-то травматичная история, после чего она бросила отличную квартирку на Левом берегу, которую мы ей нашли, и переехала к этому Блумквисту. Наверно, норвежская фамилия или шведская, но мне он показался самым что ни на есть французом. Ну знаешь, такой хлыщ, притом с гонором, но в конце концов нормальным парнем оказался, помог мне. Словом, надо сказать, в общем и целом неплохой малый. Без него бы она точно пропала. Может, захочешь и с ним повидаться, узнать, как он смотрит на всю эту сорбоннскую заваруху. Для книги пригодится.

– Пожалуй. – Натан уже вбивал в свой айфон заметку насчет Блумквиста. – Еще раз, как правильно пишется его имя?

– Вернемся в дом, и сообщу тебе все в подробностях. Я и сам не большой грамотей. Но где-то у меня записано. И его адрес с телефоном тоже. Уже год прошел, но кто знает. Возвращаясь к французскому: когда я забрал Чейз оттуда, она была натуральный псих, и все это – из-за языка, на котором она сначала говорила, потом не говорила, из-за французов и этих Аростеги (их оказалось двое – мужчина и женщина, муж и жена профессоры) – вроде бы говорили они ей на французском какие-то ужасные вещи и нанесли психологическую травму. А когда я спросил, что же такого страшного они могли говорить, Чейз сказала, мол, не помню ничего, они, мол, говорили на французском, а французский из ее головы улетучился – “изгнан”, она сказала, “изгнан из моей головы”, то есть вообще весь французский, поэтому она ничего не помнит. А потом начались странные штуки, эти ее дикие ритуалы, когда она впадает в транс и сама себя ест, в общем, вся эта ерунда, ты и сам видел, и я не могу понять, хоть убей, при чем тут страшные французские слова, которые она слышала. Ну вот, примерно так и обстоит дело. Загадка, спрятанная в непостижимость, или как там говорится. Так-то оно с детишками. Намного сложнее, чем можно подумать. Поэтому я тебя и спросил.

– Барри, в связи с патологией Чейз вы говорили об “экспериментах”. Что вы имели в виду? Какова все-таки ваша методика лечения?

– Меня теснят по всем фронтам, мальчик мой. И с самых неожиданных сторон, уж поверь.

– Например?

– Ну вот, например, эта мансарда на третьем этаже – там Чейз полностью хозяйка. Я вообще-то для нее этот дом купил, да-да. Роза тут не жила. Мы всего год как сюда переехали. Купил со всей мебелью, люстрами, светильниками и прочим, что здесь поставили, чтобы дом покупателям показывать. Как же это называется? А, вот – для демонстрации. Когда увидел, в каком Чейз состоянии, то понял, что нам нужно собственное большое жилье, а квартирка в центре, на побережье, где мы жили с Розой, была слишком маленькая, замкнутое пространство. Риелторы даже не поверили сначала, думали, я шучу, а я сказал: особого вкуса у меня нет, и мне все тут нравится. Одна дамочка со мной спорила, говорила, что эту обстановку они арендовали и она самая простая – нарочно, чтобы не отвлекать внимание от самого дома и внутреннего пространства. Но я на них поднажал, и они согласились, потому что дом этот у них подвис, целый год продать не могли.

Ройфе замолчал и осторожно отпил чуть теплого кофе, вдруг погрузившись в задумчивость. Натан ждал продолжения, но доктор, видимо, посчитал, что ответил на вопрос.

– Барри, так мы говорили о вашем необычном методе лечения.

– Ах да. Мне удалось как-то поговорить с Чейз насчет того, чем помочь ее проблеме, которую она вообще-то никогда не признавала, и тогда она сказала: “Есть одна штука – 3D– принтер. Мне бы хотелось такой, просто для развлечения. Он, наверное, помог бы мне расслабиться”. Так и сказала – “расслабиться”. С тех пор это стало нашим кодовым словом и означает “вылечиться” или, может, “подлечиться”.

– Она говорила про 3D– принтер. Сказала, что покажет его мне.

– Да? Тогда это будет исключительный случай. Мне она никогда не показывала, что там с ним делает, должен сказать. А увидишь ты адскую машинку, черт возьми. Не дешевку, нет. Она настояла, чтоб был самый лучший, а потом, как я и говорил, когда на третьем этаже мы все обустроили и обставили по ее желанию – три комнаты и ванную, не показала мне, что она там с ним делает в своей мастерской, как она называет. Буквально закрыла дверь у меня перед носом. Я мог, конечно, вломиться, но побоялся. Еще вошла бы в такой же непробиваемый ступор, как тогда, после Франции. Видел бы ты ее – лежала как бревно, закутавшись в одеяла, хотя на улице жара стояла, как сейчас. Сказала, значит, что покажет? Поздравляю, тогда ты тоже участвуешь в ее лечении. У нас будет два совместных проекта – Чейз и книга, к тому же в этом случае ей не придется иметь дела с кой-какими папиными заморочками.

Натан вовсе не испытывал желания вникать в папины заморочки, однако догадывался, что причины у них самые глубокие и мучительные.

– Ого! Это уже напряжно, доктор, вам не кажется? Я ведь просто журналист.

– Крутые времена, сынок. Чуешь? Приходится напрягаться, напрягаться до предела. Я, еще когда во второй раз тебя увидел, понял: этот парнишка готов изменить свою жизнь, совершить прорыв. Вот это он и есть, прорыв. Куда только, не знаю.

– Захочет ли вообще Чейз иметь со мной дело? Дверь у меня перед носом она уже захлопнула.

– Просто больше не говори с ней на французском. И все будет нормально. Ты ее вроде как заинтересовал. После Парижа она вообще ни с кем не общалась.

– Вы слышали про книгу Le Schizo et les langues? [26] Написал ее на французском один американец, Луис Вольфсон, – шизофреник, который не мог выносить, когда говорили на английском, и сам не мог говорить, и полностью изолировал себя от этой языковой среды. Разговаривал на других языках, в основном на французском. В его случае заморочки были мамины.

26

“Шизо и языки” (фр.).

– Ну вот, что я говорил? Судьба послала мне спеца, и это ты, мальчик мой.

“После этого диагноза мы перестали фотографироваться. Каждый кадр был лживым. Каждый был напоминанием о жизни уже закончившейся, фотографией смерти. По сравнению с невинными снимками первых лет совместной жизни, фотографии Селестины, которые я сделал… после всего… они честные, в них нет предательства, лжи, лукавства. Они жуткие, но правдивые”.

Диван опять сложили, и Наоми, теперь облаченная в трико и флисовую толстовку Roots с молнией, захватила его, соорудив баррикаду из всех своих электронных приспособлений; открытая крышка “Макбука” закрывала ее, как щит, на котором горел логотип “Эппл” – оберег для защиты от Аростеги, сидевшего по другую сторону низкого стола, провалившись в вельветовое коричневое кресло-мешок. С самого начала Наоми записывала Аростеги на диктофон, сохранявший звук без сжатия – в формате WAV, – файлы, конечно, получались тяжелые, зато прекрасно сохранялись все оттенки звучания; для расшифровки вполне подошли бы и MP3 с потерей качества, но ей хотелось иметь хрипловатый голос Аростеги в самом высоком разрешении, ведь Наоми рассчитывала как минимум на радиопередачу, если не на документальный фильм. Сейчас, правда, она прокрутила отрывок из исповеди профессора на “Макбуке” – колонки дребезжали, звук выходил плоским, но и этого хватило бы, чтобы упечь Аристида за решетку. Nagra стоял на столе рядом с Аростеги, голубые светодиодные индикаторы модуляции подрагивали в унисон далеким уличным шумам и будто ждали, когда профессор заговорит. Разумеется, он сидел не просто так, а пил чай и курил японскую сигарету, обдумывая ответ, с очаровательной задумчивостью прихлебывал из чашки, вдыхал и выдыхал дым. Наконец Аростеги взглянул на Наоми и улыбнулся нарочито робкой, обаятельной улыбкой.

– Пусть моя духовная мать простит меня. Я ее недооценил. Приравнял к массмедиа, которые из банальной, мещанской истории моей жизни с несчастной, смертельно больной Селестиной выжимают только легко перевариваемое сырье. В рубриках “Наша жизнь” онлайн-газет столько статей и блогов, изобилующих синтетическими эмоциями, прозаическими деталями и описаниями жутких симптомов всех существующих болезней и даже несуществующих. Мы с Селестиной понимали, что постичь суть этого феномена – интернета – необходимо, потому что интернет и потребление слились, превратились в одно целое, хотя в определенном смысле мы рассматривали Сеть как проклятие, нечто губительное для загадочной, замкнутой на самой себе и, да, неминуемо снобистской индивидуальной личностной среды, которую мы столько лет культивировали. Но в то же время мы осознавали: интернет нужен нам, чтобы понять современного человека в его основе, понять, что он представляет собой на самом деле, ведь мы потеряли с ним связь – общаясь со студентами, мы это ясно поняли, – и мы использовали интернет в том числе для того, чтобы исследовать, как другие, нормальные люди исполняют роли, подобные нашей.

Он глубоко затянулся, и были в этом движении невыразимые драматизм и ирония, или так истолковала его Наоми. Ее ввели в заблуждение, обманом склонили заняться сексом из сострадания, и Наоми чувствовала себя оскорбленной, но в то же время торжествовала и предвкушала эксклюзивный материал, которого ни в каком интернете не накопаешь. Без сомнения, именно фотографии Натана – хотя значение их по-прежнему оставалось неясным – подкосили профессора, а это означало, что Натан и Наоми по-прежнему команда, может, и не такого масштаба, как супруги Аростеги, но замечательно уникальная в своем роде, и, может, она даже поощрит Натана переспать с Чейз Ройфе, если он еще не переспал, чтоб заострить параллелизм. Эта мысль взбудоражила Наоми, и где-то внизу стало мокро.

Аростеги, кажется, снова ушел в свои мысли, и Наоми по привычке включила следователя.

– Ари, давай начнем с главного. Доктор Чинь говорила правду? У Селестины не было рака мозга или рака чего-нибудь еще?

Все еще блуждая по неведомой местности, расположенной в его черепной коробке, Аростеги ответил, не поднимая глаз, будто и Наоми гуляла там вместе с ним.

– Да, насчет этого доктор Чинь не лгала.

– Тогда… почему же Селестина Аростеги мертва? Что ее убило?

– Как-то Селестина проснулась среди ночи. Потрясла меня за плечо, разбудила. А когда увидела, что взгляд мой и сознание просветлели, произнесла суровым охрипшим голосом: “Мы должны уничтожить культ насекомых”.