Ураган для одуванчика
Шрифт:
– Я остаюсь с вами, но мы должны подписать контракт с моими трэбованиями. Причем распишетесь под каждым пунктом отдельно. И ты, милочка, и твой муж. – И, еще раз оглядев каждого супруга, достала из сумки лист бумаги.
Василий вытянул шею:
– Можно посмотреть?
Но Берта бумагу из рук не выпустила:
– Сама зачитаю.
Кристина тронула Берту за плечо:
– Фрау Литхен, договор – это понятно. Но я вам уже писала, лицензии на пансионат у нас нет. Да и желания налоги платить тоже.
– Не надо делать из меня дуру. Я все это понимаю, если вы не нарушите условий контракта, эта
Василий возмутился:
– Что вы, Берта? Мясо я покупаю на рынке, а на нашем рынке поляки не торгуют.
Берта сделала вид, что Муравина не услышала:
– Пункт два. Завтрак мне нужно подавать ровно в девять. Обед в три. Ужин в шесть. После шести я могу съесть яблочко или банан.
Василий переглянулся с женой:
– Мы тоже завтракаем в девять, а обедаем в три. Вот с ужином в шесть для нас рановато.
В голосе Берты появился металлический холодок:
– Ваши привычки меня не касаются. Я так жила семьдесят шесть лет и менять рэжим не собираюсь.
Кристина поспешила успокоить немку:
– Не возражаем. Что еще?
– Еще я не привыкла безвылазно торчать в глуши. Пункт три – раз в неделю меня надо вывозить в театр или в концерт. И два раза в неделю я плаваю в бассэйне. Надеюсь, меня туда отвэзут и превэзут обратно….
– Хорошо, беру это на себя, – быстро согласился Муравин. – Но у нас очень дорогой бензин.
– Сто пятьдесят евро в месяц, сверх контракта, и чтобы больше о бензине я не слышала.
Василий удовлетворенно кивнул:
– Договорились.
– Теперь о связи… – Берта выдержала паузу и, верно истолковав недоумение в глазах молодых хозяев, пояснила: – Я о телефоне. Мобильного я не держу. Для меня это как ошейник для собаки. Иногда буду пользоваться вашим. Мне тоже сюда могут звонить. Но для одной дамы, фрау Лямке, меня никогда нет.
– Зачем же вы ей дали наш номер, если не хотите общаться? – удивилась Кристина.
– Я и не давала. Но Лямке страшная баба, она сама найдет.
Теперь удивился Василий:
– Вы опасаетесь этой дамы?
– Опасаюсь ее заботы. Эта ослица уверена, что без ее опеки я пропаду.
Кристина едва сдержалась, чтоб не рассмеяться. Но сумела выдержать серьезность на лице и заверила гостью:
– Не волнуйтесь, Берта, в обиду мы вас не дадим.
Немке это понравилось. Она улыбнулась, протерла очки, но одевать их не стала:
– Есть еще один деликатный момент, не для бумаги.
– Внимательно слушаем, – Кристина и Василий на своих лицах изобразили сосредоточенное внимание. Муравины были готовы на все, лишь бы она согласилась платить. Но Берта просила о пустяке, и они в этот момент даже не предполагали, во что этот пустяк выльется. Немка говорила о лекарстве:
– По утрам мне необходимо принять десять шариков. Это гомэопатия. Ни вкуса, ни запаха, зато без них я словно сдутый мячик. Важно, чтобы я не забыла…
Кристина вынула из кармана мобильный:
– Во сколько вы встаете?
– Обычно в восемь. Должна успеть до завтрака сделать зарядку. Я все еще слежу за своей
фигурой.– Хорошо, Берта. Я введу это в свой мобильник, и каждое утро звонок мне напомнит о ваших шариках.
– Прэкрасно… – она снова надела очки и поднесла листок к носу: – А теперь самое главное – пункт пять – в доме никаких детей и никакого шума. Я люблю тишину. Громкую соврэменную музыку ненавижу. Детей еще больше.
Кристина постаралась ответить спокойно:
– Мы громкую музыку тоже не очень любим. А что касается детей, у меня с этим не получилось. Вася очень хочет ребенка, но я родить не могу. Видно, не судьба.
Берта не заметила боли в словах молодой женщины и энергично продолжила тему:
– Считай, тебе крупно повезло. Дети – ужасная гадость. Пока маленькие – болезни и непослушание, а вырастут, хамят родителям. Я прэкрасно прожила без них, и ни капельки не жалею.
Кристина опустила глаза:
– Не могу с вами согласиться, но детей в доме нет.
Берта положила лист договора на стол и сняла очки:
– Значит, и по этому пункту в нашем договоре разногласий не наблюдается.
Кристина невесело согласилась:
– Можно и так сказать.
Фрау Литхен извлекла из сумки конверт и ручку. Муравины подписали договор и получили конверт с двумя тысячами евро. Это была плата немки за первый месяц ее проживания в их доме.
Вельт сосредоточенно пережевывал тушеную капусту со свининой и поглядывал на округлившийся животик своей Элис. Белокожая и плотная от природы супруга полицейского на шестом месяце еще больше раздалась, особенно в области спины и в бедрах. Но беременность женщину не портила, а даже украшала. Особенно нравилась капитану ее налитая будущим молоком грудь. Сейчас, когда она сидела напротив него за столом, эти изменения в разрезе халата проглядывали особенно явственно. Что-то мужское зашевелилось в его организме, но Вельт еще этого не осознал. Он думал о работе – и днем, и сейчас, при позднем ужине, тоже.
– Арво, ты ешь. Остынет, – напомнила Элис мужу, поскольку он перестал жевать и уствился в одну точку. И хоть эта точка сходилась где-то на груди женщины, она своим бабьим чутьем знала – супруг от нее далеко.
– Не хочу больше. Отдай псу остатки, – ответил он и потрогал жене животик: – Шевелится уже наш Илло?
– Не знаю. Иногда мне кажется, что бьет ножкой. Но вроде рано…
– Ничего не рано. Я мать в пять месяцев уже во всю колошматил, – «вспомнил» Вельт и громко расхохотался.
– Не гогочи, Михкеля с сестрой разбудишь, – Элис поднялась и, взяв тарелку мужа, ушла из кухни. Вельт слышал, как она открыла дверь на улицу и позвала собаку. Потом из сада донеслось громкое жадное чавканье. Жена вернулась и принялась мыть посуду. Вельт из-за стола наблюдал за движением ее спины, снова ощутил нечто мужское в своем организме, но опять не осознал этого.
Мысленно он оставался на работе. Капитан не так часто размышлял о своих служебных проблемах в домашней обстановке. Дома и других дел хватало. Не за горами зима, а он еще не заготовил всех дров. Привезешь их позже, не успеют как следует просохнуть. А топить сырыми – выбрасывать деньги на ветер. И плитку на полу гаража давно пора поправить. Делай не делай, до смерти не управишься.