Усобники
Шрифт:
– Поднимите хоругвь!
И тотчас вперёд выдвинулся знаменосец на белом коне, поднял хоругвь с изображением Георгия Победоносца, поражавшего змия. Ещё громче заиграла музыка.
Приободрились гридни, стряхивали усталость. Перед ними лежали Новгородские земли…
Шли по землям Новгородским дружины, разоряли деревни и сёла. К самой Шелони подступили. Здесь стали биваком. Князю Дмитрию шатёр поставили. Ожидали новгородских послов.
В сопровождении отрока князь обошёл лагерь. На отдыхе гридни скинули кольчужные рубахи, шлемы, сложили на земле сабли, мечи и тут же сидели у костров, варили кашу.
Среди
За переяславцами расположились ростовцы. От их воеводы Дмитрию стало известно, как тяжко умирал старый ростовский князь Борис. У него помутился разум, не узнавал сыновей…
Мысли князя Дмитрия перекинулись на своего сына Ивана. Вздохнул, промолвил едва слышно, чтобы следовавшему за ним отроку было невдомёк, что князь сам с собой разговаривает:
Апраксия, Апраксия, кому я теперь надобен, когда лета к закату катятся… Ты ушла, теперь вот сын Иван кровью кашляет. А он у нас, Апраксия, один…
Сделалось тяжко. И снова промолвил:
– Ответь, сыне, к чему покинула меня матушка твоя, Апраксия? И твоя жизнь, сыне, мне не в радость. Жизнь тогда в радость, когда человек зрит продолжение рода своего… Эвон, как Даниил сыновьями своими любуется, Юрием, Иваном…
Послы из Новгорода приехали на следующий день: архиепископ Киприян, сухонький старик в чёрной рясе, в бархатной камилавке, прикрывающей седые волосы, и рыжий бородатый староста кузнечного ряда Ермолай, в длинной шёлковой рубахе, подпоясанной плетёным пояском.
Перекрестились послы, Дмитрий к архиепископу подошёл, спросил:
– Святой отец, с чем послал тебя Великий Новгород?
Киприян вздохнул:
– Княже, я челом бью: не таи зла на новгородцев.
Дмитрий прищурился:
– Святой отец, когда новгородцы отреклись от меня, великого князя, как Пётр от Иисуса Христа, ужели они не мыслили, что творят беззаконие?
– Ты, великий князь, святого Петра вспомнил, но забыл, что учитель снова вернулся в лоно Христовой церкви, вернулся святым апостолом.
– Мне то ведомо. Но почто горожане не впустили меня в Новгород, когда я в Копорье лопарей в повиновение приводил?
Тут Ермолай пробасил:
– Не зли новгородцев, княже. Мы люди мастеровые, но, коли нужда какая, и за мечи возьмёмся.
– Угрожаешь, староста?
– Нет, княже, к чему? Но, коли позовёт Великий Новгород, мы готовы и животы положить, костьми лечь…
– Не дай пролиться русской крови, великий князь, — воздел руки архиепископ Киприян. — Тебе ли не ведомо, сколь её пролито нехристями?!
– Святой отец, я ли желаю зла Новгороду? Не новгородцы ль от меня отреклись?
– Я молю: прости их, княже, за скудоумие.
Дмитрий тронул седые виски:
– Я от Новгорода отойду, коли он примет моего посадника, какой городом будет править сообща с новгородским. Будет по-моему — не стану разорять земли Новгородские…
В лёгких санках, обгоняя воинство, ехал великий князь в шубе и бобровой шапке. За санками, на длинном чембуре, рысил княжеский конь под седлом, покрытый
тёплой попоной. Тонконогий, широкогрудый, он гнул шею дугой, косил, прядал ушами.Снег уже сошёл, и санки катили по голой земле. Дмитрий загляделся на полки — каждую дружину вёл свой воевода, под своим стягом.
Дружины шли ряд в ряд. Дмитрий подумал: «Такой силой на ордынцев бы ходить, а не усобничать». На крутом повороте санки едва не опрокинулись. Гридин спешился, успокоил коней. И снова впереди поле, в стороне лес, и санки покатили, обгоняя растянувшиеся дружины…
А Великий Новгород стены и башни крепил. Едва утренняя заря возвестит день, как новгородцы, отбросив снег, глину копают, матицы набивают, кирпич обжигают. Из леса брёвна волокут, камень подвозят…
Чем ближе подступали дружины к Новгороду, тем чаще останавливались на привалы. Оттепель затрудняла дороги. У князя Дмитрия даже мысль родилась: а не воротить ли дружины? Но тут прискакал из авангарда гонец, возвестил:
– Новгород открылся, монастыри и деревеньки завиднелись!
Дружины подошли к Новгороду, расположились под стенами. По Волхову охватили город. Вооружённые новгородцы взошли на стены, готовились отразить дружины Дмитрия. Удивлялись:
– Аль мы недруги, чтоб нас осаждать?
– Диво-то какое — Русь на Русь ополчилась!
– А на самих панцири зеркалами поблескивают.
Князь Дмитрий тем часом объехал город, спросил воеводу:
– По силам ли нам город взять? Аль измором?
– Коли сомневаешься, чего ради в эту землю шли?
– То так.
– Надобно стрелы калёные пустить!
– Подождём, может, миром урядимся?
Дни начинались с колокольного перезвона. Заводили в Святой Софии, подхватывали в монастырях, за городскими стенами. В первый же день гридни из младшей княжеской дружины поставили Дмитрию шатёр. Ждали послов новгородских. Лишь на третий день открылись Половецкие городские ворота и выехала колымага архиепископа. С помощью монахов вылез Киприян. Дмитрий подошёл под благословение. Архиепископ спросил сурово:
– Почто ты, князь, войско на Новгород навёл? Я ли не молил тебя? Тебе бы Русь беречь!
– Прости, владыка, но я ли Русь разоряю? Не пора ли Новгороду припомнить, что он не вольный город Брюгге, а искони русский, и ему надлежит повиноваться великому князю?
Смолк Дмитрий. Киприян заговорил снова:
– Новгородцы вольны в выборе князя, и коли тебе память не изменяет, и отца твоего звали. Ты на Шелони с посольством говорил и думал, что новгородцев на колени поставил? Ан нет. И коли ты станешь разорять наши земли, Новгород за себя постоит. Уводи, князь, дружины, не вводи новгородцев во искушение…
Возвратился архиепископ в город, а великий князь развернул дружины вокруг Новгорода и велел изготовиться. А сам дозоры что ни ночь объезжал — проверял, не замышляют ли чего новгородцы.
Однако всё было тихо. Новгородцы жили прежними устоями: с утра звонили колокола по церквям, звенели молоты в кузницах, и ратники со стен не задирали дружинников.
Дмитрий жаловался Ростиславу:
– Я ожидал, что Новгород откроет ворота и не станет оказывать сопротивление. Но сейчас вижу, новгородцы настроены решительно. Они подготовились к длительной осаде. У них хорошие запасы, чего нет у нас.