Усобники
Шрифт:
Созвал Дмитрий воевод. Собрались в шатре великого князя. Дмитрий заглянул каждому в глаза:
– Что скажете, воеводы, стоять ли нам тут, измором ли брать?
– Великий князь, — заявил воевода Георгий, — ростовская дружина не готова зимовать здесь.
– Уходить нам надобно, — поддержали ростовского воеводу другие.
Дмитрий нахмурился:
– На длительную осаду и я расчёт не держал. В таком разе, воеводы, готовьте дружины, уводите гридней по удельным княжествам.
Глава 4
Изба
Просторную избу-пятистенку срубили тиуну смерды, покрыли не соломой — тёсом. И хозяйство у него крепкое: лошадь, две коровы и птица всякая. А жены у Онцифера нет, во всём мать управлялась, когда жива была. Вот и привёл тиун к себе в избу Аксинью, а Будыя поселил на подворье боярина, пока недоимки за ними числятся. Холопом кабальным стал Будый.
Показал Онцифер Аксинье хозяйство, заметил:
– Не в бедности жить будешь, как у Будыя, в сытости…
Темень ещё, а Аксинья уже коров доит, хлев чистит. Сена из стога надёргает, в ясли заложит и птице зерна засыплет. Онцифер тем часом коня выведет, напоит и в телегу впряжёт. А умащиваясь, непременно Аксинью ущипнёт:
– Эк, вроде теля: кто погладит, того и полижет.
Не раз Аксинья Будыя добром вспоминала: тот жену жалел, от трудной работы берег, а у Онцифера нет к ней жалости. Ещё и ночами досаждал. Ко всему попрекнёт:
– Я тебя, Аксинья, из нужды взял!
Сколько бы терпеть Аксинье, не случись чуда. Не углядели на боярском подворье за кабальным холопом: выждав время, когда псы лютые к Будыю привыкли, он и объявился у избы Онцифера. Прокрался к оконцу, прислушался. Тихо. Вдруг услышал голос Онцифера на сеновале.
Тихо ступая, подошёл Будый, затаился. Вскоре тиун с сеновала спустился, промолвил со смешком:
– Хороша, ух как хороша телка.
Тут Будый и подстерёг его. Один взмах — и обушок топора опустился на голову Онцифера.
– Аксинья, Аксинья! — позвал Будый. — Бежим!
Собрались наспех, и ушли в края глухие, где жил народ тихий, обид никому не чинивший, — мещера…
От новгородского похода затихла на время удельная Русь, и даже братья Невские помирились. Не стал городецкий князь требовать себе великого княжения.
Однако Дмитрий не верил, что наступил конец распрям, знал, браг Андрей не угомонится. А как хотелось переяславскому князю тишины и покоя…
Великий князь Дмитрий ехал из Владимира в Переяславль-Залесский и был уже на половине пути, как вдруг заметил несколько берёзок, стоявших обочь дороги. Они напомнили ему, что если взять отсюда к лесу и чуть углубиться, то выедешь на ту поляну, где живёт бортник Ермолай, у которого князь отдыхал, возвращаясь из Ростова.
Велев воеводе следовать по переяславской дороге, Дмитрий с отроком свернул к лесу. Захотелось ему увидеть старого пасечника, услышать, как спокойно гудят пчелы, и посидеть у одноногого столика. Дмитрий не знал, о чём они с Ермолаем будут говорить, но его потянуло на эту встречу. А может, решил князь посетовать на тоску, какая уже со смерти Апраксии гнетёт его?
Конь идёт под Дмитрием широким шагом, а следом за князем едет отрок. Конь его
играет, то и дело норовит обогнать Дмитрия, и тогда гридин сдерживает узду.К сёдлам приторочены луки и колчаны со стрелами. На кафтаны надеты кольчужные рубахи — на князе работы свейской, синевой отливает. И Дмитрий, и гридин подпоясаны саблями, головы покрыты шлемами. Тяжёлые ветки хлещут по всадникам.
Тропинка раздвоилась, и князь, привстав в стременах, огляделся, после чего уверенно направил коня нужной дорогой и вскоре выбрался на поляну. Навстречу князю кинулась собака, но вышедший старик позвал её.
Дмитрий осмотрелся. На поляне всё было как и прошлый раз. Та же изба, те же борти, тот же покосившийся столик. И старик тот же, будто и время его не берёт.
Князя он признал, поклонился. Дмитрий сошёл с коня, передал повод игроку, а сам присел на скамью у столика. Вскоре перед ним стояла щербатая глиняная миска с плавающими сотами и вьющимися над ней пчёлами.
Они сидели у столика, и Дмитрий рассказал Ермолаю о неудачном походе на Новгород. Старик смотрел на князя из-под кустистых седых бровей, слушал внимательно, не перебивая. Ни словом не обмолвился бортник о городецком князе, но когда Дмитрий заговорил, что новгородский посадник тянется к Литве, Ермолай заметил:
Новгород — торговый город, от сотворения привык с мыта жить, с пятин кормиться. Своевольство новгородцев ещё не единожды великим русским князьям костью в горле застревать будет…
Пробиваясь сквозь верхушки деревьев, солнце скупо освещало поляну. Начали сгущаться сумерки, и Дмитрий распрощался с Ермолаем. Провожая князя, бортник сказал:
Тоска тебя гложет, великий князь. Отринь её, кручинушку. Тебе о Руси печься надо, её заботами жить. Вон как недруги землю нашу терзают…
Из Переяславля-Залесского Дмитрий отправил гонца с грамотами к братьям, просил их приехать к нему, и они втроём посидят на берегу Переяславского озера, где так любил бывать их отец Александр Невский. О такой встрече он, Дмитрий, давно уже думал.
Пока великий князь ждал братьев, он послал отроков с неводом готовить стан, а стряпуху печь хлебы и пироги с севрюгой и грибами, с лесной и болотной ягодой. А пивовары уже варили квас и пиво, настаивали мёдом.
Радовался Дмитрий: сбудутся его мечты, когда они, братья, забыв лютые распри, станут вспоминать лета, когда жили под отцовской крышей и не злобились, деля уделы…
Ещё мыслилось Дмитрию, что у них ныне года зрелые, умудрённые. Ужели теперь при виде места, где они родились, вкусили радость жизни, не забьются сладко их сердца, тепло не сожмёт им грудь и они не задумаются о бренности жизни?..
Братья съехались, будто сговорились, в отцовской вотчине, в Берендееве, час в час. Едва переступили порог хором, обнялись, и Даниил сказал:
Не будем зла держать, и настанет мир и любовь меж нами…
Следующее утро они встречали на Плещеевом озере. День обещал выдаться ясным. Солнце поднималось над лесом, будто ощупывая лучами, кустарники и траву, скользнуло по озёрной глади. Отроки разворачивали невод, один край заводили лодкой на глубину. Даниил кричал, чтобы охватывали шире, а Дмитрий с Андреем смотрели, как начали вытаскивать невод на берег.