Усобники

– Людям бы так.

– Люди, великий князь, те, какие по Божьим заповедям живут, а иные предали их забвению.

Князь Андрей Александрович вздохнул:

– Воистину, владыка, и я в том повинен.

– Поступки свои сам суди, а что Господь скажет на Своём суде, никому не ведомо. Человек о конце жизни мыслить должен, помнить о нём.

Князь печально усмехнулся:

– Ты, владыка, будто в душу мою заглянул. О том накануне думал.

Епископ подвинул князю яблоки:

– Отведай, великий князь, они хоть и мелкие, да сочные. Так, сказываешь, о смерти думал? Навестило тебя…

– Приходило такое. А ещё о суете мирской.

– Ты дела свои государственные к этим думам примеряй… Слышал, княгиня в монастырь удалилась.

Андрей Александрович кивнул.

– Не печалься, она Господу жизнь свою вручила.

– Я, владыка, смирился.

– Ты, великий князь, ещё гордыню свою смири. Как пастырь говорю тебе.

– Во мне и гордость?

Епископ прищурился:

– Я ли не вижу? Соразмеряй поступки свои, великий князь.

Исмаил помолчал и продолжил:

– А беды наши в княжьих сварах. Князья русские, родство презрев, сабли и мечи обнажают. — Добавил с огорчением: — Всё, всё от старейшин земли Русской зависит, а они пакости друг другу творят. — С укором покачал головой: — Позабыли, что и Мономаховичи корнями от Ярослава Владимировича.

– Винить? Я ль один, сам признаешь.

– Ты, великий князь, им в отцы дан. Отчего съезд не созвать да полюбовно разойтись? Я однажды, чай, не забыл? — едва вас утихомирил. Вы уж готовы были мечи в ход пустить. А ханский посол на вас смотрел да посмеивался. Ордынцам ваша брань ровно мёд.

Исмаил постучал ногтем по мисочке…

Покинул великий князь епископа, когда тьма над Сараем сгустилась. Из-за Волги дул ветер, гудел заунывно, будто волчья стая. Пока до караван-сарая добрел, ни одного человека не встретил. У самых ворот татарин к нему приблизился, промолвил:

– Великий князь, от царевича я. Завтра к хану тебя поведут, смирись и раболепствуй.

Сказал и удалился, а Андрей Александрович шубу скинул и всю ночь у жаровни просидел, одолеваемый мыслями. Гнетёт его всё, и потолок каморы словно ещё ниже опустился, давит, ровно крышка гроба. Даже войлочный шатёр, в котором великий князь будет отдыхать, возвращаясь из Орды, покажется ему хоромами по сравнению с этой затхлой берлогой.

В столице Золотой Орды русским князьям было не велено ставить шатры, им определялось жить в караван-сарае. Одному отцу, Александру Невскому, хан Берке в знак своего расположения к храброму князю дозволил разбить шатёр поблизости от дворца.

Тускло мерцал каганец, чадил, за стеной похрапывали гридни. Сон не морил князя. Он вышел во двор. Высоко холодным светом горели крупные звёзды. В темноте не видно Сарая, ни огонька. Где-то там, у самой Волги, — ханский дворец… О чём спросит Тохта князя Андрея, в чём винить станет?

Почувствовав, как мороз лезет под суконный кафтан, князь возвратился в камору…

Долгая и утомительная ночь. Но вот рассвело, сквозь дверную щель пробился свет. Гридин внёс в камору кувшин с водой, деревянную бадейку. Слил, подал льняной рушник.

Ел великий князь нехотя. Медленно жевал хлеб с куском варёного мяса, запил хлебным квасом и принялся ждать, когда за ним придут.

* * *

Во внутреннем дворике ханского дворца его подвергли унизительному досмотру. Заломив руки, проверили, не несёт ли русский князь оружия. После он оказался в полутёмных сенях, где теснилась верная ханская стража. Здесь великому князю велено было снять шубу и шапку. Начальник караула провёл его через первый зал, где толпились те, кто не удостоился чести стоять у ханского трона.

Сколько раз бывал во дворце князь Андрей Александрович и всегда испытывал дрожь в коленях.

Два суровых богатура, положив руки на рукоять сабель и скрестив копья, замерли у двери. Там за ней, на высоком помосте, восседал тот, кого на земле сравнивали со Всевышним.

Прежде чем Андрею Александровичу предстать перед светлыми ханскими очами, в зал внесли дары великого князя. Как воспримет их Тохта?

Наконец стража отбросила копья, кто-то невидимый распахнул перед русским князем двери, и он вступил в зал. Теперь ему предстояло сделать несколько шагов к трону и, рухнув на колени, поцеловать пол, по которому ступали ноги Тохты.

Никого не видели глаза князя Андрея: ни нойонов, теснившихся по правую и левую руку от трона, ни стоявших у стены царевичей и мурз, весь он был во власти маленького и тщедушного человека, который восседал так высоко, что казался вознесённым к самому небу.

Стоя на коленях, князь Андрей Александрович услышал тихий, скрипучий голос:

– Отвечай, конязь, отчего скудеет земля русичей?

– Великий и могучий хан, твоя власть над всей поднебесной. Земля, какую доверил ты мне, не скудеет, и ты в том убедишься, когда пришлёшь своих баскаков собирать выход.

– Но отчего не повинуются тебе удельные конязи? Может, постарел ты, конязь, и надо отобрать у тебя ярлык?

– Великий хан, я слуга твой верный и дышу, пока ты мне это позволяешь.

Тохта откинулся на спинку трона, рассмеялся мелко, и в угоду хану в зале захихикали. Но вот Тохта подался вперёд, и все замерли. Глаза у Тохты злые и голос резкий.

– Ха! — выдохнул он. — Ты, конязь, тявкаешь, как щенок.

В словах хана князь Андрей учуял скрытую угрозу, и дрожь снова охватила его.

– Великий и могучий хан…

– Ты, конязь, мыслил, я дам тебе тумены и мои воины накажут тех урусских конязей, какие не слушают, что плетёт твой язык? Но я не дам тебе богатуров: зачем мне разорять свой урусский улус? Убирайся, я подумаю, держать ли тебя великим конязем…

Боярин Ерёма поджидал князя у дворцовых ворот и по тому, как, потупив голову, Андрей Александрович вышел, понял: хан принял великого князя сурово.

Ничего не спросил боярин, молчал и князь. Только войдя в камору караван-сарая, промолвил:

– Миновало бы лихо… Коли казнят меня в Орде, тело моё домой везите. Не во Владимир — в Городец, где был отцом на княжение посажен.

– Эк заговорил, великий князь. Бог даст, всё добром кончится.

– Суров был хан, суровым и приговору быть. И чем не угодил я хану? Ответь, боярин.

– То одному Богу ведомо. Но, мыслю, ежели бы Тохта намерился казнить тебя, он бы приговор там и объявил. Ты на Русь великим князем явишься, не лишит тебя хан ярлыка.

– Красно говоришь, боярин Ерёма. Коли ворочусь, ярлык сохранив, поплачутся у меня Даниил и Михайло.