Усобники
Шрифт:
– Эвон! Подсаживайся к нам да поведай свою беду.
Отодвинул боярин миску, подвинулся к мужикам, велел кабатчику подать жбан с хмельным пивом.
Пили мужики, а Ерёма им на свои заботы жаловался: не желает посадник вече скликать, где бы люд послание великого князя выслушал.
Похлопал один из мужиков боярина по плечу:
– То ли беда, а мы на что?
– Так ли? — со смешком спросил Ерёма.
– Аль не веришь? Ставь жбан пива…
Выпили, разошлись. На другое утро Ерёма ещё ото сна не отошёл, как на весь Новгород зазвонил вечевой колокол. Ему вторили кожаные била на городских
– Почто скликают?
– По чьей воле?
– По воле людства новгородского!
– Надо послушать, о чём послы великого князя Владимирского речи поведут.
На высокий помост взошли архиепископ, посадник и тысяцкий, а за ними боярин Ерёма и епископ Лука. Поклонились на все четыре стороны, после чего посадник возвестил:
– Челом вам бьёт великий князь Владимирский Андрей. Прислал он посольство, и просит князь зашиты у Великого Новгорода от брата своего Даниила Александровича. Обиды чинит князь Московский другим князьям.
Из толпы выкрикнули:
– Аль запамятовал, люд новгородский, как князь Переяславский Дмитрий у нас от Андрея, князя Городецкого, защиты просил?
– Брат брата унять не может, ко всему, великим князем зовётся!
– И то Невского дети!
Вече взорвалось криками:
– Послать ратников!
– К чему Новгороду в братние распри встревать! Сами разберутся!
Ерёма хотел слово вставить, но его перебили:
– Для того ли мы с датским королём мир подписали, чтобы ноне в княжеские распри влезать?
– Твоё слово, посадник! — подвинулся к самому помосту какой-то мастеровой.
Посадник руки разбросал:
– Как вы приговорите!
Кто-то крикнул:
– Молви, владыка!
Архиепископ вперёд подался, сказал негромко, но внятно:
– Мало ли пролили мы крови в междоусобице?
– Послать! — напирали из толпы.
– Николи!
– Какой ваш приговор, люд новгородский? — спросили посадник и тысяцкий.
– Не посылать!
– Пусть братья замирятся!
– И то так!
Перекрывая все крики, тысяцкий пробасил:
– Передай, боярин, и ты, епископ: не станем люд наш губить и гнева ханского на себя навлекать…
Расходился народ, покидал площадь. Спустились с помоста епископ и боярин. Ерёма лёгкую шапку из меха куницы поправил, промолвил с сожалением:
– Эвон, как повернули…
Из Москвы в Переяславль приехал боярин Стодол. Собрались в хоромах посадника Игната. Позвали и старого Стодолова знакомца — боярина Силу. Тог под стать своему имени: ростом хоть и не выдался, да здоров, несмотря на годы, кровь с молоком…
О чём ни говорили бояре, а всё к одному сводилось: о жизни. Высказывался боярин Сила:
– Руси покой нужен.
– А откуда ему бывать? — сетовал Стодол.
Игнат поддакнул:
– Смутно, Орда непредвиденная. Татары нам словно кара Господня.
А Сила повторял:
– Покоя, покоя земля наша просит. Без него пахарь не пахарь, ремесленник не ремесленник, торговец не торговец. Без покоя не богатеть земле Русской…
От обедни вернулась жена посадника — высокая крутобёдрая
боярыня Фёкла. Поклонилась Стодолу низко, а Силу поцеловала, прижав к груди. Боярин едва дух перевёл:– Ох, сладка ты, Феклуша, и в теле, не то что моя Арина.
– Чай, заморил ты её, боярин Сила, — рассмеялась боярыня.
– Счастлив ты, Игнат, с такой женой ровно на печи жаркой спать, — притворно вздохнул Сила.
Боярыня хохотнула:
– Плоха та печь, коли на ней только спать. На ней и варить надобно.
Посмеявшись, ушла на свою половину, а бояре прежний разговор продолжили.
– Ты, Сила, о покое твердил — о каком? — спросил Игнат. — Эвон, великий князь из Орды воротился без татар, так, по слухам, в Новгород послов отправил, новгородцев звать, да у тех, слава богу, разума хватило в раздоры не встревать.
– О владимирском посольстве откуда прознал? — поднял брови Стодол.
– Из Ростова ветер принёс. Послы князя Андрея в Ростове привал делали.
– Что же ты, Игнат, немедля князя не уведомил?
– Так о том вчерашний день лишь и прознал.
– Вчерашний день и гонца в Москву гнал бы. Ты посадник, должен догадываться, что не оставляют великого князя коварные мысли.
– Подл князь Андрей, ох как подл, — согласился Сила. — И когда уймётся?
– Он себя обиженным мнит: Переяславль, вишь, ему не достался, — почесал затылок посадник. — Как тот медведь: зверя дерёт — на весь лес рык слышится.
Дальше разговор не складывался, и Сила засобирался домой. Посадник провёл гостя в верхнюю горницу, куда меньше доносился гомон.
Редким гостем Олекса был дома, всё больше в дружине. То с поручением ушлют, то в карауле стоит, то в дозор ускачет. Да мало ли ещё какие заботы у княжьего воина!
Дарья попрекала:
– Что за муж, коли не токмо тело, образ забыла. Прежде хоть на ночёвку являлся, а ноне и спит чаще в дороге…
Марьюшка росла, уже первые шаги пробовала делать. Олекса посмеивался:
– Наша Марья скоро заневестится.
– Но ещё много воды унесёт Москва-река, и немало лет тому минет…
А в то самое время, когда в домике Дарьи и Олексы качалась в зыбке Марьюшка, в степной юрте мурзы Четы рос внук, и тоже Чета. Седьмую зиму встречал он. От лютых морозов с ветром укрывался тёплыми овчинами, а весной с утра и до первых звёзд проводил с табунщиками.
С высоты седла любовался Чета степью, пил её чистый, настоянный на первых травах воздух и оттого рос здоровым и не знающим страха. Он мог с камчой в руке преследовать волчью стаю или нестись наперерез напуганному косяку.
Знал Чета, пройдёт день, следующий будет подобен первому. И так до той поры, пока он не станет воином…
Всё представлял себе маленький Чета: и как, занеся саблю, скачет на врага, и как горят покорённые города и молят о пощаде люди. Одного не ведал: что настанет час, когда судьба сведёт его с урусской девицей Марьей…
И сказал князю Андрею боярин Ерёма:
– Смирись, княже, не то ныне время, чтоб против себя князей восстанавливать.