Усобники
Шрифт:
– Беден народ наш, князь, обнищали и приходы церкви: скудны княжьи пожертвования. Припомни, великий князь, когда подавал ты на храм Господень? Ты хану отвозишь много боле, а всё для того, чтоб ордынцы твою власть поддержали. Как ответишь ты, великий князь, на Божьем суде за свои деяния?
– Я сам себе судья на этом свете, владыка. — Андрей резко вскочил.
– Гордыней обуян ты, великий князь.
Вскинув голову, митрополит не спеша покинул княжьи хоромы.
От Владимира до Суздаля великого князя сопровождали
Ерёма ехал с князем стремя в стремя. Кони шли шагом, позванивая сбруей, и боярин думал о том, что быть у князя первым советчиком — честь большая, но и опасная. Эвон, как было с Семёном Тонгалиевичем. Ещё в Городце был он любимцем князя Андрея, и слух шёл, что это он подбил городецкого князя начать борьбу за великое княжение.
Когда о том проведал Дмитрий, то подослал к боярину убийц, и те жестоко расправились с Семёном Тонгалиевичем…
При мысли об этом у боярина Ерёмы холод гулял под рубахой: ну как и его такая судьба ждёт?
В пути князь Андрей вспомнил, о чём у него был разговор с митрополитом, молвил Ерёме:
– Владыке бы Даниила воззвать к покорности, ан не поймёт Максим, что великому князю без татар не обойтись. Звать их, да не токмо Даниила, но и Михайлу Тверского проучить. Вишь, возомнил себя выше великого князя! Владыке бы сказать: «К смирению приведи их, князь Андрей Александрович, и другие князья за ними потянутся…»
– Воистину, княже. Эвон, как Фёдор и Константин хвосты поджали, когда надобно было меч на Даниила и Михайлу обнажить. Только бы дал Тохта воинов — князей кровью умыть и княжества их разорить. Они того заслужили, великий князь.
Кивнул князь Андрей:
– Сказывал митрополит о нелюбви ко мне русичей: татар-де я привечаю. Аль мне с князьями удельными в мире жить, ежели они против меня злоумышляют? Меч мой кровью не измазан, а в саблях татарских я не волей. Хан своих воинов посылает на Русь власть великого князя укреплять.
– Твою власть хан ярлыком закрепил.
– Верно, боярин Ерёма. А вон и главы собора завиднелись, поглядим, чем нас Суздаль порадует.
В безлесном плодородном ополье со времён первых князей встал Суздаль. Рубленый кремль на горке, у небольшой реки Каменки, впадающей в Нерль, хоромы и дома, торговые ряды и мастерские ремесленного люда, вал и ров, а над всем Суздалем высятся каменные церкви и собор Рождества Богородицы.
Посадские ремесленники на всякие дела тут горазды. Но особенно славен Суздаль искусными каменщиками.
Под горой, в зелени деревьев, Александровский монастырь, а в стороне обнесённая высоким тыном женская обитель с деревянными кельями, трапезной, рубленой церковкой и хозяйственными постройками. Монастырь малый, в нём десятка два монахинь и послушниц.
Подъехав к воротам, князь Андрей Александрович спешился и, передав поводья гридину, наказал боярину Ерёме:
– Жди меня здесь.
Войдя во внутренний дворик, великий князь осмотрелся. Тихо и безлюдно, будто и жизни здесь нет. Молодая послушница провела князя к игуменье. Пригнувшись под притолокой, Андрей Александрович
вошёл в келью. В полумраке увидел Анастасию. Она стояла у налоя, спиной к двери, оглянулась, и князь смутно различил её лицо.– Здрава будь, Анастасия, — сказал князь.
Игуменья глухо, но внятно выдохнула:
– Здрав будь, великий князь.
– Вот приехал глянуть на тебя, Анастасия.
– Здесь нет Анастасии, великий князь, здесь игуменья мать Варвара.
– Может, дозволишь присесть, мать Варвара? — чуть насмешливо спросил князь Андрей. — В ногах-то правды, чай, нет.
– Садись, великий князь.
Игуменья дождалась, пока князь уселся, сама присела на скамью напротив.
– Скажи, великий князь Андрей Александрович, что привело тебя сюда?
– Аль не догадываешься? Я ведь и поныне люблю тебя, потому просить намерился: вернись.
Игуменья удивилась:
– Как можешь говорить о том? Я Богу служу и от мирской жизни отреклась.
Князь насупился:
– Не Варвара ты, не игуменья, а жена моя, Анастасия.
– Была, князь. Зри во мне и чти мать настоятельницу.
Долго сидели молча, наконец игуменья обронила:
– Очнись, великий князь, на жизнь свою взгляни.
– Чего зреть её?
– Аль нечего? Ведь всем нам на суде Господнем ответ держать. Всегда ли по правде жил?
– Я не затем к тебе приехал, чтобы обиды выслушивать.
– Великий князь Андрей Александрович, я многогрешна и за то у Господа прощения прошу, ты же о своих прегрешениях подумай. А они у тебя тяжкие.
– В чём?
– Не одним днём живи. Помни, что скажут о тебе потомки, народ, коему жить суждено. О брате Дмитрии вспомни. В жизни его суетной не ты ли, Андрей, повинен?
Князь усмехнулся:
– Ты мыслишь умом монахини, а я великий князь и живу, как мне определено свыше.
– Ужели определено свыше не мир нести, а раздор, прожить в ненависти, а у потомков заслужить презрение?
– Умолкни, мать Варвара! — Князь поднялся. — Я подобное от митрополита слыхивал. Молись, игуменья.
Не прощаясь, великий князь покинул келью…
Во дворе великокняжеских хором собралась вся старейшая дружина. Провожали великого князя в Орду.
В том году Андрей Александрович и не поехал бы: время на осень повернуло, начались холода, дожди зачастили, развезло. Но ближе к зиме, когда уже ударили первые заморозки, появился во Владимире баскак Ахмат, служивший прежде Ногаю, но переметнувшийся к хану Тохте.
Был Ахмат послан на Русь собирать ордынский выход, и привёз он князю Андрею Александровичу повеление явиться в Сарай.
Вызов Тохты нагнал на великого князя страх, но, сколько ни допытывался он у Ахмата, зачем вызван в Орду, баскак не ответил — видно, и сам не ведал.
Спешно собрался князь Андрей, нагрузили короба мехами, уложили в ларцы дорогие украшения, попрощались наспех и пустились в путь. В дороге и зиму встретили.
Колючий снег вперемешку с мелким дождём сопровождал спутников до самого Сарая. Обмерзали кони, обледеневала одежда на всадниках, колом стояли сыромятные гужи. Нудно скрипели колеса гружёных телег, на которых везли не только дары и пропитание, но и дрова: в степи их не сыскать, а от мокрого бурьяна-сухостоя разве что едкий дым по сырой земле стлался.