Утешение

Между тем военными велась работа по вывозу тел из Грозного, насколько позволяла боевая обстановка. В аэропорту организовали полевой морг. Чуть раньше привезли останки первых девяти человек, а вчера, когда Ольга слушала рассказ лейтенанта, привезли еще тридцать один труп. Матерям разрешили осмотреть неопознанные тела.

— Вы пойдете? — спросила Ольга соседку, когда в дверь их комнаты постучались и солдатик передал разрешение командования.

— Да. Конечно, — сухо ответила она. И тут же поднялась, надевая свое пальто.

Ольга шла за ней по выпавшему снегу. Ей не хотелось идти. Она верила, что Алеша жив. Но пошла. При виде палаток полевого морга ей стало нехорошо. Что чувствовала Евгения, неизвестно, но в ее глазах читалась решимость.

— Есть нашатырь, — встречающий их у входа в палатку солдат был откровенно пьян. — Смотрите по зубам, может, по каким другим признакам. Сгоревших много. Развалились на куски. Собаки многих погрызли. Вот, возьмите. — Он протянул пузырек с нашатырем стоящей впереди Евгении, но та отстранила его руку и молча, с каменным лицом вошла в палатку.

Ольга остановила взгляд на засаленных до черноты рукавах бушлата солдата, на его руках, которые, казалось, источают запах мертвечины, на его пьяных мутных глазах, и к горлу подступила дурнота. Работающим здесь солдатам каждый день выдавали по бутылке водки, иначе их психика бы не выдержала. В палатке слышались голоса.

Затем полог распахнулся. Евгения вышла — ровная и прямая, только лицо воскового цвета. Сделала пару шагов и пошатнулась. Солдат успел ее подхватить, упав вместе с ней, ее ноги разошлись в стороны, голова безвольно закинулась назад. Очки слетели. Звякнула крышка бидона, из палатки выскочил еще один солдат с кружкой воды, брызнул ей в лицо. Затем поднес к носу пузырек с нашатырем.

— Мама, очнитесь. — Солдатик назвал ее мамой.

Евгения застонала и села на снег, пытаясь отстранить рукой прижимающего ее сзади солдата.

— Не нашла, — тихо сказал еще кто-то, выходя из палатки, и обратился к Ольге: — Вы пойдете?

— Нет. Не, смогу, — сглотнув набежавшую слюну, ответила она.

Через пару дней привезли еще двадцать пять тел, затем еще тридцать. Евгения ходила в палатки каждый раз и каждый раз теряла сознание. Кто видел те обугленные, порванные тела, тот видел страшное, каково было смотреть на них матери — знала только она.

Она отмолила своего ребенка. Позже ей сообщили, что ее сын жив и сидит вместе с другими пятьюдесятью пленными в подвале неподалеку от дудаевского дворца. Пленных оставили в качестве заложников. Евгения и еще три матери пошли туда, их тоже забрали в плен. Но ей было все равно — она нашла сына живым и находилась рядом с ним. В качестве живого щита она вместе с сыном и другими пленными пешком были отправлены в Шатойский район. В Шатойском районе матерей от детей отделили.

Чеченские законы держатся на кровной мести. В марте в их село на грузовиках привезли много убитых боевиков. В ответ чеченцы расстреляли всех пленных офицеров. А ее сын чудом остался жив. Вскоре сына и мать отпустили.

Она с лихвой выплатила свой материнский долг: оба седые, они вернулись домой.

Но это будет потом. А пока матери оставались ждать вестей от командования, живя в комнатке гостиницы с солдатскими кроватями. На следующий день после похода в морг Ольга нашла усатого майора из штаба бригады и попросилась выехать вместе с группой, которая занималась вывозом тел.

— Я знаю место, где пропал мой сын, — горячо убеждала она майора. — Я найду его там. Я же мать, я почувствую, где искать. Возьмите меня в бронетранспортер.

— Не знаете, чего просите, — раздраженно ответил замполит, освобождая рукав бушлата, за который она схватилась. — Мы не берем гражданских. Кто за вас отвечать будет? И самой настоятельно рекомендую туда не соваться. Во-первых, там идут бои; во-вторых, даже если вас не убьют и не покалечат, боевики возьмут вас в рабство. Отвезут в горы, будут издеваться, сломают вас психически. А потом, обманывая вас, что сын у них, станут шантажировать, играть на материнских чувствах. Заставят надеть пояс с гранатами, вернуться сюда и взорвать штаб, отдавая жизнь за жизнь сына. В манипуляции они мастера. Вы не понимаете, где находитесь. В любом случае вы пропадете с концами. Поэтому сидите здесь и ждите. А сейчас простите, мне надо идти…

Майор пошел, а она осталась стоять на разъезженной танками площадке, среди палаток и снующих туда-сюда военных — одинокая и никому не нужная на этой войне.

* * *

В Томске термометр показывал тридцать два градуса мороза. Город курился дымкой. Мама Ольги, по наказу дочери каждое утро проверяющая почтовый ящик в подъезде, двадцать пятого января вернулась в квартиру с письмом. Села на кухне за столом, достала из футляра очки и некоторое время рассматривала белый конверт. На обратном адресе номер воинской части. Но почерк не Алексея — дочери.

«Любимые мои мама и Настенька! — крупным, школьным почерком писала Ольга. — Нет возможности позвонить, поэтому пишу, пользуясь солдатской почтой. Я в Грозном, живу в военной части. Я не одна такая мать. Алеши в части нет, он не вышел из боя первого января. Один из офицеров указал мне приблизительное место, где он пропал. Хотя он не уверен, что это был Алексей, но я знаю, что это он. Сердцем чувствую. Надо расспрашивать людей, которые там живут. Местные всё знают, и я верю, что найду его.

Постоянно думаю о вас. Как вы там, мои родные? Как у Насти в школе, как твое здоровье, мамочка? Я знаю, что задержалась здесь, что уже давно пора вернуться домой, но пока не могу. Надеюсь, мама, ты меня поймешь. Матери, которые здесь, говорят командованию: отдайте нам хоть что-то, если не живого, мертвого отдайте, мы бы похоронили его и жили дальше с этим горем, ставили бы в храмах свечки, свыкаясь с мыслью, что его больше нет. Они такие, как Алеша, — не живые и не мертвые. И каждый день думаешь, что он где-то рядом и зовет тебя, что его бьют, мучают, а завтра убьют, и ты могла успеть его спасти, но не спасла. И от таких мыслей можно сойти с ума. Только Настеньке про это не говори, ладно?

Безумно хочу к вам. Разрываюсь между вами и Лешей. Каждый вечер говорю себе: завтра произойдет чудо, и мы ближайшим вертолетом вылетим в Моздок. Война здесь страшная, даже не могла себе представить, что такое возможно, а сейчас уже не могу себе представить, что где-то мир и идет нормальная жизнь. Деньги у меня еще есть, в столовой кормят, люди встречаются по большей части хорошие — командование равнодушно, а люди стараются помочь, как всегда в нашей стране. За меня не беспокойтесь.

Все дни было пасмурно — зима здесь противная, с ветрами и слякотью, а сегодня вдруг выглянуло солнце. И я в первый раз увидела горы. Далеко, синие и высокие. С солнышком сразу и настроение поднялось.

Как же я по вам соскучилась. Мама, мамочка, потерпи еще немного. Я думаю, еще не больше недели. Люблю тебя. И спасибо тебе за все!»

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ВСТРЕЧА

20.01.1995

По пустой безжизненной улице с развалинами домов по сторонам, ревя двигателем, ехала бронированная боевая машина пехоты. На БМП сидело несколько человек. Один перед башней, держась за ствол скорострельной пушки, остальные на десанте за ней. В черных вязаных шапочках, в бронежилетах, с подсумками и автоматами, с трубами гранатометов за спинами. Чтобы удобнее было сидеть, на броне лежал замызганный цветной ковер.

Лязгая гусеницами, тяжелая машина на полной скорости проскочила мертвенный переулок, и тут сидящие на броне военные заметили впереди одинокую фигуру женщины, идущую по обочине. Заслышав металлический лязг и шум за спиной, женщина благоразумно сошла с асфальта в сторону.

Выбрасывая струю дыма, БМП проехала мимо, но вдруг резко остановилась, качнувшись вперед и назад. Человек, обжимавший рукой пушку, спрыгнул на землю и, шагнув к женщине, удивленно воскликнул:

— Ольга? Простите, вы Ольга? Мы с вами в Моздок ехали. Я Слава. Вы что здесь одна ходите? Жить надоело?