Утешение

Когда разъехались гости и Валентина Николаевна с Сашей на поезде отправились в свои родные Великие Луки, когда отзвучали звонки со всех концов страны, а успокоившиеся за нее мама и Настя перестали следить за каждым ее шагом, она села на автобус и приехала на кладбище.

Тронула рукой свежий крест, землю на заставленном венками холмике и тихо сказала:

— Ну что, сынок… Знаешь, сколько я мечтала посидеть, поговорить с тобой…

ЭПИЛОГ ПРОСТО ЛЮБИТЬ

Сентябрь 2012

Далеко-далеко от Томска и Грозного, в сирийском городе Дамаске, на горе Касьюн есть одно место.

Чтобы туда попасть, надо проехать по узким улочкам стихийной застройки, где селятся беженцы. Поднимающаяся вверх улочка постепенно станет сужаться, машину придется оставить, петляющая между домов дорога превратится в проход для двух человек. Дальше дома закончатся, и надо будет идти по тропинке. На горе покажется небольшой, неприметный издалека домик с зеленым куполом — одно из самых знаковых и памятных мест в истории человечества.

Здесь находится место, где Каин убил брата своего Авеля. Земля первой крови. Магарат ад-Дамм на арабском. Место первого убийства человека человеком.

По преданию, стоящая рядом скала, все видев, понимая, что отныне ждет землю, закричала от ужаса, широко раскрыв каменный рот. Скала так и застыла — с широко открытым ртом, навеки заходясь в немом крике.

Древние говорили, что скала хотела поглотить убийцу, но Архангел Гавриил, спустившись с небес, остановил ее, на камне отпечатались выжженные следы его ладони.

Из кричащей скалы выходит ручеек, он течет, словно никогда не высыхающие слезы, оплакивающие Авеля, а за ним последующие миллионы и миллионы убитых; и тех, которых еще убьют в будущем.

С этого места разошлась по земле война.

Ольга приехала в Сирию в 2012 году по паломнической поездке. За это время она стала постоянной прихожанкой храма, перенесла операцию на черепе по удалению гематомы — закровил какой-то сосудик, в Москве ее наградили орденом Мужества, но она его не носила. В Сирии она посещала знаменитый женский монастырь в Маалюле, где местные жители и сейчас говорят на арамейском языке, на котором говорил Сам Сын Божий.

Поездка к пещере Магарат ад-Дамм в паломнической программе не планировалась. Ольга отстала от группы, договорилась с русскоязычным проводником и специально приехала сюда, на гору Касьюн.

Было жарко и ветрено, ветер гонял по горе пыль. Других туристов у пещеры не было. Сюда стало небезопасно приезжать. Ольга стояла у застывшей в крике пещеры и вспоминала другой крик, из прошлого, когда они вместе с одной женщиной весной 1996 года забирали из рефрижераторов своих сыновей.

Пока они ожидали у вагона, та женщина — невысокая, с бледным лицом — рассказала, что успела купить по дороге сыну носки. Государство выдавало только форму, на ноги мертвому надеть было нечего, поэтому она забежала в магазин и купила эти носки, которые комкала в руках. Она еще не знала, что остается от человека, сгоревшего в бронетехнике. Ей вынесли черный чурбачок, размером с новорожденного ребенка, без рук и ног. И тогда Ольга услышала этот крик.

Одинокий крик женщины поднялся над путями и растворился в шуме города. Ольге самой пришлось укладывать этот чурбачок в гимнастерку, застегнув ее на все пуговицы, потому что женщина потеряла сознание. Ольге было легче, она многое видела за этот год, чего люди видеть не должны. И кроме того, она уже знала, что тело — это всего лишь одежда, в которую одевается душа.

Сейчас, глядя на скалу, она думала, что если бы ее беззвучный крик обрел голос, то он бы звучал именно так, как кричала тогда у рефрижераторов та женщина.

Матери видят саму суть войны. Вся боль войны — им. Никто другой ее так не видит. Еще — вот эта скала… Вспомнились рассказы об одном командире разведвзвода, выносившем из-под огня чеченских детей при первом штурме Бамута. Он бежал раненый, вынося детей на руках, стрелял, падал, кашлял кровью, а на вопрос одной девочки — дяденька что с тобой, ответил — все хорошо, на ежика наступил. Он вынес из-под огня детей своих врагов, а после, сказав детям, что забыл сигареты, побежал за пулеметчиком, который их прикрывал и который к тому моменту был уже ранен в обе ноги. Он победил саму суть войны.

И раненый офицер с забинтованной рукой, с посеченным бетонной крошкой от близкого разрыва лицом, которого Ольга видела возле рынка в Грозном и который, проходя, остановился возле одной женщины-чеченки с кричащими от горя глазами, с семилетним ребенком-инвалидом на руках, живущей где-то в развалинах, и молча отдал ей весь свой сухпаек и все деньги, которые у него были, тоже эту войну победил. Все, кто мог убить, но не убил, кто мог добить, но вместо этого перебинтовал; кто не прошел мимо, кто недожил, недоел или недоспал ради другого, отзываясь на лучик света, исходящий откуда-то выше небес, — все они были учтены в вечности, хоть на чуть-чуть, но уменьшив исходящий из скалы ручеек слез.

Священник на похоронах произнес: «Вы не могли спасти своего сына, но зато спасли многих других сыновей. И в этом ваше утешение». Но не об утешении она тогда думала. Для каждого из мальчишек, живых и мертвых, она на время становилась их матерью. Настя как-то сказала: «Мама, ты сколько вытерпела… Ты такая сильная…» А она не сильная. Просто любила.