Утешение
Шрифт:
— А, Новикова. Огнестрел? Та, что в Чечне сына искала? А вы, простите, кто ей будете? — поднялся ему навстречу врач.
— Муж. — Мужчина на мгновение замялся и добавил: — Бывший.
— Понятно… — протянул врач с какой-то странной интонацией. В медицине опытность обычно ассоциируется с возрастом, врач же казался слишком молодым, но что-то в его словах и жестах говорило о том, что дело свое он знает. — Ну что я могу сказать? — пожал он плечами. — Если бы пуля прошла миллиметром ниже, ее бы здесь не было. А так — касательное ранение мягких тканей черепа. Но рана обширная. Привезли ее к нам из госпиталя, там и оперировали. Почему оперировали? — спросил врач, хотя мужчина не произнес ни слова. — Потому что от удара образовалось внутреннее кровоизлияние. Благодаря грамотной операции удалось блокировать
— Отлично, — искренне, от сердца произнес мужчина.
— Отлично? Ну… Она, конечно, не знает, но вам, как родственнику, пусть и бывшему, скажу. Ранения в голову, даже касательные, как правило, имеют тяжелые последствия. Часто — спустя годы. По сути, у нее сильнейшая контузия. Так… ладно. Что касается второго ранения, здесь все более-менее ясно. Было сепсис — в рану попали фрагменты ткани пальто и шерсть от кофты, но воспаление удалось быстро снять. Рана заживает. Руку, как ключица срастется, надо будет разрабатывать, чтобы функционировала нормально. Вот вроде и все. Список лекарств и витаминов я вам напишу.
Живые черные глаза врача внимательно рассматривали лицо мужчины, взгляд словно спрашивал: «Как ты ее одну отпустил-то?» Хотя Сергею, скорее всего, это показалось. Поблагодарив врача, он направился в шестую палату.
Ольга лежала на ближней к окну кровати. Шторы в палате оставались открыты, в окно светило солнце, в ее углу горели блики. Голова плотно забинтована, лицо заострилось, ярко очертились скулы, под глазами чернели круги. Левая рука зафиксирована бандажом в согнутом положении. Белок одного глаза кроваво-красный от лопнувших сосудов. Неузнаваемость образа довершал застиранный больничный халат в мелкий синий цветочек. Рядом с кроватью стояла тумбочка, на ней — нищенски одинокая чашка, иконка Божией Матери и больше ничего, кроме солнечных зайчиков.
— Сережа… — шевельнулась Ольга. Остальные женщины в палате повернулись взглянуть на посетителя.
Совершенно не зная, как себя надо вести у постели тяжелораненого, когда-то самого близкого человека, Сергей поздоровался с остальными женщинами, подошел к Ольге, хотел поцеловать ее в щеку, чуть наклонился, но почему-то не закончил движения и остался стоять возле кровати. Соседки по палате смотрели на него с нескрываемым любопытством.
— Вот, прилетел. — Сергей не смог поймать нужного тона, поэтому его голос звучал как-то неестественно. — Дома, как твое письмо получили, чуть с ума не сошли. Хорошо, что мне позвонили. Я заехал к Насте и твоей маме перед вылетом. Вот письмо от них. На пяти листах. — Он полез в сумку, доставая пакет с апельсинами и шоколадом, а следом толстый конверт. — Как ты себя чувствуешь?
— Лучше. Только половину волос обстригли. Сережа, как хорошо, что ты приехал… — попыталась улыбнуться Ольга.
На ее щеках проступил слабый румянец. Впавшие глаза стали влажными.
Сергей сел на кровать рядом с ней. Зачем-то поправил одеяло. Он смотрел на Ольгу, узнавая и не узнавая ее, — так, как смотрят на человека, которого знаешь до самых мелочей и который вдруг открывается тебе с совершенно неожиданной, недоступной для понимания стороны.
В это время в коридоре началось движение, из кухни запахло борщом, женщины в палате, загремев ложками и чашками, доставая их из тумбочек, по одной потянулись к выходу. Сергею стало чуть проще.
— Оля… — начал он. — Ты настоящая мать. Но ты могла погибнуть… Почему не позвонила мне, что едешь в Чечню? Всегда можно попробовать решить вопрос как-то по-другому.
— Не надо, Сережа… — почти шепотом попросила Ольга.
Ей тоже было не по себе, но не потому, что она стеснялась его, а просто происходящее для нее казалось каким-то наваждением. Ростов, чистые простыни, бесконечно далекие от нее своими проблемами женщины — соседки по палате, смотревшие на нее как на какую-то героиню. Солнце в окне. Теперь вот бывший муж, запросто зашедший в дверь. Она еще была в Чечне, где
снег и дождь, и подвал Славы, и обугленные мальчишки в палатке морга, где по ней стреляют на мокрой дороге.— Ты знаешь, Леша жив, — прошептала Ольга.
— Да, конечно. Ты же писала. — Бывший муж успокаивающе поднял руку. — Оля, мы сейчас думаем о тебе. Перед выпиской я прилечу снова и заберу тебя домой. Дома восстановишься. Твои там все глаза выплакали.
— Сережа, Леша жив. Он всего в тридцати километрах от Грозного, — не слушая его, прошептала Ольга. — Надо…
— Оля, уже все решается, — с уверенностью перебил ее Сергей. — У меня в Томске есть знакомый в силовых структурах. Он за две тысячи долларов пообещал договориться с нашей чеченской диаспорой. Ты же знаешь, как чеченцы между собой связаны. Им стоит только позвонить домой, как нашего Лешу привезут прямо в квартиру. Оля, ты сделала невозможное, ты узнала, где наш сын. А остальное завершит мой знакомый. Ты, главное, выздоравливай, считай, что Леша уже дома…
Сергей сидел рядом с ней — ухоженный, пахнущий дорогой туалетной водой, зацелованный перед отъездом молодой женой с лисьим взглядом. Он был неплохим человеком — пытался хлопотать, что-то решать. Как только он вошел в дверь, она подумала, что он прилетел, чтобы направиться за сыном. А он привез очередной самообман.
И ему было не объяснить, что не надо никаких ложных надежд, нужно только одно — выйти из больницы, сесть на поезд до Моздока, дальше пересечь линию фронта, добраться в Ачхой-Мартан и найти там сына. В поисках счастья не бывает посредников. Сказано: «Ищите — и найдете, стучите — и отворят вам», но стучите, а не просите других, чтобы за вас постучались. Выдоят мужа его знакомый и чеченцы из диаспоры. Утонет он в обещаниях: «Завтра, через месяц, надо доплатить, все оказалось сложнее…» Вспомнилась русская женщина в пятиэтажке у вокзала, не бросившая парализованного отца. Не дала себя уговорить ни страху, ни войне, ни сестре. Ей не надо было ничего рассказывать про верность.
— Оля, ты поскорее выздоравливай и возвращайся домой, — тихо говорил Сергей. — А за остальное не переживай. Мой знакомый так прижмет местных чеченцев, что Леша еще раньше тебя в Томске будет…
Ольга прикрыла глаза. Раньше огнем горела только рана, но последние пару недель, стоило ей понервничать, как в голове, начиная откуда-то с висков, появлялась сверлящая боль — крутилась кольцами, отдавая в глазах пятнами с огненными ободками.
— Весной пахнет. Сока очень хочется. Березового, — улыбнулась она сухими губами.
Слава как-то сказал, что война похожа на женщину с черными, как ночь, глазами. Эта женщина коварна, лжива и жестока, и кого она полюбит, того не отпустит от себя никогда. И единственное, что в ней хорошего, — это то, что она учит ценить каждое мгновение жизни. И раскрывает сущность людей, которые рядом.
«Любимая доченька, — писала мама среди прочего торопливым почерком, — ты пишешь, что для освобождения Алеши, возможно, придется платить выкуп. По телевизору говорили, что 3 февраля прошла встреча командования с командирами боевиков, что они договорились собрать убитых, обменяться пленными. Еще говорили, что есть такая организация "Комитет солдатских матерей", что они тоже занимаются возвращением пленных. Может, Алешу обменяют. А если нет — соберем выкуп. Знай, что ты не одна. Если надо — продадим мой дом, за него дадут больше, чем за твою квартиру. А я останусь жить с вами. Как-нибудь разместимся. Главное, чтобы Алешу спасти. Только пусть этим специалисты занимаются. А тебя ждем домой».
Долгие годы мама держала Ольгу на расстоянии. Наверное, со своим сложным характером она не смогла смириться, что у дочки появилось свое мнение. Они спорили по любому поводу, мама часто была резка и категорична, словно желала, чтобы между ними оставалась стена. Она жаловалась на одиночество, но, по плодам, его и хотела. Ей было проще критиковать со стороны. На любые озвученные проблемы с внуками первым делом отвечала: «У них есть отец, а если ему все равно, то где были твои глаза, когда решила от него рожать». После этого помогала, но поджав губы, всем своим видом показывая, что остается при своем мнении.