Утонувшие надежды

Дортмундер посмотрел на окна. Посмотрел на фермы и деревни по берегам канала, на город у дальнего края долины.

– В этом озере чертова прорва воды, верно?

– Да уж конечно, - ответил Том.

– Там, внизу, спят люди, - сказал Дортмундер, пытаясь представить себе эту картину, - и вдруг нахлынет вода. В этом и состоит твой замысел?

Том рассматривал сквозь ограду мирную долину. На его сером холодном лице сверкали серые холодные глаза.

– Спят в своих постельках, - проворчал он. - В своих или чужих. Ты представляешь себе, что это за люди?

Дортмундер покосился на его каменное лицо и покачал головой.

– Никчемные людишки, - сказал Том. - Отцы семейств, суетящиеся из-за каждого доллара, каждого медяка, обливающиеся потом в своих рубахах - а зачем? Толстеющие бабы. Дуреющие дети. Что ночь, что день - никакой разницы, и никакой цели в жизни. Ничтожная деревенщина с ничтожными деревенскими мечтами. - Губы Тома шевельнулись, что могло означать улыбку. - Наводнение станет для них ярчайшим событием в жизни, правильно?

– Заблуждаешься, Том, - сказал Дортмундер.

– Заблуждаюсь? - Том непонимающе уставился на него. - Уж не думаешь ли ты, что у них тут полно развлечений? Балы и концерты? Аукционы по распродаже имущества банкротов? Парады на День независимости? Банды налетчиков? Ты так считаешь?

– Я считаю, что плотину взрывать нельзя, Том, - ответил Дортмундер. Не станешь же ты топить всех этих людей, что спят в своих - или чужих кроватях, из-за семисот тысяч.

– Триста пятьдесят, - поправил Том. - Половина денег твоя, Эл. Эти деньги принадлежат тебе и тем ребятам, которых ты пожелаешь пригласить.

Дортмундер посмотрел ему в глаза:

– Неужели ты действительно готов это сделать? Неужели ты и впрямь готов убить сотни людей из-за трехсот пятидесяти тысяч долларов?

– Я перебил бы их и по доллару за голову, - ответил Том, - если бы это помогло мне уехать отсюда и обосноваться в милой моему сердцу Мексике.

– Том, ты, похоже, слишком долго просидел за решеткой. Для тебя убить сотню людей - что ногти подстричь.

– Ничего подобного, Эл, - ответил Том. - В этом и состоит главное затруднение. Будь это чем-то вроде стрижки ногтей, я бы подстриг их сам и забрал все семьсот кусков. Если я чему-то и научился в тюрьме, так это тому, что мне больше нельзя действовать в одиночку. Ты знаешь, я всю жизнь был одиноким волком - за исключением тех времен, когда рядом были Бэби, Дилли и вся их команда. Вот почему я так много болтал, когда тебя подсадили ко мне в камеру. Помнишь, как я болтал без умолку?

– Чего тут помнить, - ответил Дортмундер. - Я и сейчас слушаю твою непрерывную болтовню.

Впрочем, он отлично помнил, как изумляла его в те старые добрые тюремные времена неуемная словоохотливость человека, который, во-первых, был знаменитым одиночкой и, во-вторых, умудрялся издавать огромное количество звуков, не шевеля при этом губами.

– Причина моей болтливости, - продолжал Джимсон, - как раз в том и заключается, что я всю жизнь был одинок. Поэтому всякий раз, когда рядом оказывался слушатель, меня словно прорывало. Видишь ли, Эл, - продолжал он, махнув рукой в сторону живописной долины, - все эти люди - не настоящие. Не такие, как я или даже ты.

– Неужели?

– Да. Если я голодаю три-четыре дня, ни один из них даже не почешется. Но в одну прекрасную ночь придет вода - и они захлебнутся, а я - нет. Я буду выкапывать свои денежки.

– Нет, Том, - сказал Дортмундер. - Мне плевать, болтай что хочешь, но плотину ты не взорвешь. Я и сам не очень законопослушный гражданин, но ты заходишь слишком далеко.

– Я лишь следую логике, Эл.

– А я - нет. Я не стану заниматься этим делом. Я не могу сам, своими руками, утопить сотни спящих людей. Не могу.

Том выслушал тираду Дортмундера, смерил его взглядом, помолчал и, пожав плечами, сказал:

– Что ж, тогда забудем об этом.

Дортмундер моргнул:

– Забудем?

– Ну конечно, - ответил Том. - Ты ведь у нас парень сердобольный, все эти годы ты читал какой-нибудь "Ридерз дайджест", а может быть, даже вступил в благочестивое братство. Беда в том, что я не слишком хорошо разбираюсь в людях...

– Тут ты прав, - согласился Дортмундер.

– Беда в том, что вы все какие-то ненастоящие, - продолжал Том. Какие-то скользкие, вас не ухватишь и не рассмотришь как следует. Короче, я ошибся в тебе и зря потратил два дня. Извини, Эл, я ведь и твое время зря потратил.

– Ничего страшного, - отмахнулся Дортмундер, хотя в душе у него оставался неприятный осадок: Том явно чего-то недоговаривал.

– Тогда поехали домой, - сказал Том. - Ты готов?

– Конечно, - ответил Дортмундер. - Ты уж извини, Том, но я не могу.

– Не беда, - сказал Том, переходя дорогу. Дортмундер шел следом.

Они сели в машину, и Дортмундер спросил:

– Так я разворачиваюсь?

– Нет, - ответил Том, - езжай по плотине, потом сверни налево. Мы спустимся в долину и выскочим на Сквозное.

– Отлично.

Они ехали по плотине, и Дотмундер никак не мог отделаться от неприятного ощущения, которое вызывал у него сидящий рядом серолицый молчаливый хладнокровный маньяк. У дальнего конца плотины виднелось маленькое кирпичное здание - вероятно, вход во внутренние помещения. Дортмундер притормозил, окинул здание взглядом и увидел латунную табличку с надписью:

"НЬЮ-ЙОРК. УПРАВЛЕНИЕ ВОДОПРОВОДОВ.

ГОРОДСКАЯ СОБСТВЕННОСТЬ,

ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН".

– Городская собственность? - спросил Дортмундер. - Так значит, это часть города?

– Конечно, - ответил Том. - Все городские водоемы принадлежат городу.

Рядом с домиком стояли три машины, на одной из них были опознавательные знаки патрульной службы городского управления полиции.

– Значит, их охраняет городская полиция?

– Сдается мне, - отозвался Том, - что самых умных и шустрых сюда не посылают. Впрочем, пусть тебя это не беспокоит, Эл. Ты захотел уволиться - и я тебя уволил. Оставь городских полицейских другому парню.

У Дортмундера засосало под ложечкой.

– Другому парню?

– Естественно. - Том пожал плечами. - Ты не единственный кандидат в моем списке, - равнодушно пояснил он. - Первый, но не единственный. Теперь мне остается лишь найти парня, в жилах которого побольше крови и поменьше молока.

Дортмундер убрал ногу с педали газа.

– Значит, ты так и не отказался от своей затеи?

Том удивленно развел руками:

– А разве я уже получил свои триста пятьдесят тысяч? Или, быть может, что-то изменилось, а мне и невдомек?