Утро нового года

— Зачем?

— Чтобы составить кое-какие расчеты и опровергнуть предложение, уже принятое партийным бюро. Сам он в расчетах не силен.

— Ах ты, боже ты мой! — опять заворчала Марфа Васильевна. — Непременно вам еще хочется посторонних людей впутывать.

— Разве Корней посторонний? — спросил Яков. — Ну, а коли посторонний, то тем лучше, скорее поступит по совести.

Корней вытер тряпкой испачканные машинным маслом руки и откатил мотоцикл на место стоянки.

— О каком же все-таки расчете идет речь?

— Мы хотим разрубить перемычку между летним карьером и старыми выработками, спустить воду самотеком.

— Это же немыслимая работа в такую погоду.

— О мыслимой не стоило бы и разговор вести: взять да сделать.

После ухода Якова, когда калитка захлопнулась, Марфа Васильевна поругалась ему вслед. Тем временем, подбирая в гараже и раскладывая инструменты по полкам, Корней мстительно подумал о Богданенко: «Да пошел он, чтобы я ему помогал!»

Потом ему стало неловко перед самим собой. Дождь губил не славу Богданенко, а завод, что не одно и то же…

Корней закрыл гараж на замок, надел резиновые сапоги и плащ. Марфа Васильевна спросила:

— Уж не на завод ли?

— Велят же.

Она взглянула во двор на ненастье, повзвешивала и удобрилась.

— Долго-то не задерживайся. Холодит, как бы град не ударил. Брезенты надо по саду раскинуть.

В тихую и мирную пору создается видимость, будто живет поселок разобщенно, каждый житель что-то делает для себя, колотится, ремонтирует двор, копается в огороде, и будто все его интересы сосредоточены только на этом.

А проходят где-то невидимые связи, и оказывается, стоит лишь чему-то в эту жизнь вторгнуться, как сразу связи сработают, и каждый житель оставит свое и пойдет вместе со всеми.

Так случилось, когда Наташа Шерстнева упала в скважину и когда в конце месяца «штурмовали» план, и вот теперь — и так будет всегда.

Нет, каждый живет не только для себя, для брюха и кошелька.

Вот вышел из двора сосед Чермянин в непромокаемом балахоне. У ворот его дожидается второй сосед Егоров. Впереди возле палисадников идет Ивлев. И еще и еще идут люди под проливным дождем, закутавшись в дождевики, по грязи, по лужам. И вот он, Корней, тоже идет…

Еще в пути он прикинул, как удобнее разрубить перемычку, сколько надо вынуть грунта, заранее решив не поддерживать Богданенко, чего бы тот ни доказывал. Но расчеты не понадобились.

Семен Семенович и Богданенко стояли на крыльце, под козырьком.

Корней откинул плащ и отряхнул воду.

— Требовали?

— Просили! — поправил Семен Семенович. — Разве в такую слякоть можно требовать? Вот Николай Ильич хотел кое в чем себя проверить. Но сделал уже все сам.

Богданенко что-то буркнул. «Хитришь, старик, — понял Корней, покосившись на Семена Семеновича, — авторитет директору повышаешь. Не очень-то, видать, Николай Ильич рад!»

— Да, зря мы тебя потревожили, — сказал Богданенко. — Народ уже на карьер двинулся!

Он повернулся спиной и начал натягивать поверх фуражки капюшон плаща.

Семен Семенович по обыкновению потрепал Корнея по спине.

— Ты уж не взыщи с нас!

Корней не улыбаясь хахакнул.

— Взыскивать надо с природы…

— А что тут смешного? — вдруг крикнул Богданенко.

— Ладно, Николай Ильич, — дружелюбно прервал его Семен Семенович, — ведь договорились же!

— Природа приказов не слушается! — испытывая желание хоть таким, не совсем достойным способом отквитаться за выброшенную докладную записку, раздельно, как мать, произнес Корней.

— Ладно, обсудим потом, — остановил и его Семен Семенович. — Теперь недосуг. И давайте так — поспокойнее!

— Каждый учит, — сквозь зубы процедил Богданенко.

Он уже явно измотался за эти дни, без отдыха, без смены, и, по-видимому, согласился с общим решением не по своей воле.

Дождь на мгновение утих и хлынул с новой силой, крупный, как град. У тонкого тополька в палисаднике обломилась ветка.

— Эвон как! — несколько обескураженно заметил Семен Семенович. — Опять разверзлось. На полях-то, наверно, что делается теперь, — прибьет хлеба. А полеглые хлеба убирать — худшего не придумаешь.

Застегнувшись, он тоже напялил на голову капюшон.

— Ну, что же, мужики, надо ведь идти, экую прорву пережидать, лишь время терять.

Корней с тоской оглядел свой новенький непромокаемый плащ. Как же поступить? Плащ не будничный. Порвется. Да вот и костюм, и резиновые сапоги… Мать ругаться начнет.

— Ты, однако, можешь остаться, — перехватив его взгляд, сказал Семен Семенович. — Дело-то добровольное.

Богданенко тоже спустился с крыльца, под дождь, косые струи хлестнули его по лицу. Он яростно выругался. Но холодная мозглая мокреть напомнила, что среди отданных распоряжений остался важный пробел.

— Придется Лепарду Сидоровну предупредить.

— О чем? — спросил Семен Семенович.

— Пусть-ка водки в карьер доставит. Не то людей испростудим. Кому-то выпить захочется, а кому просто грудь натереть. Не поленись-ка, молодой человек, заверни попутно в столовую.

Лепарда Сидоровна скучала без выручки. Корней передал ей распоряжение и попросил в долг до получки стакан красного вина. Он позволял себе такую роскошь только в исключительных случаях.

Было уже два часа дня. Свет еле пробивался сквозь толщу туч. Размытая земля посерела. Зябко прижимались к забору репейники. На углу здания болталась оторванная железная труба, вода широким ручьем вываливалась с крыши в переполненную доверху бочку.

Не от скупости, конечно, а потому, что плащ был тесноват, — так по крайней мере Корней себя убедил, — он скинул его и отдал на хранение. Лепарда Сидоровна разыскала в кладовой старую брезентовую хламидину, замасленную, ношенную грузчиками. Напяливая ее на себя, Корней брезгливо скривился, чужая одежда претила.

На вахте Подпругин топил печку. Дым из трубы опрокидывало вниз, вместе с мокретью он растекался по крыше и стенам, вахта словно плавала, как поплавок.

— Ты туда али же просто так, попроведать? — поинтересовался Подпругин через окошко, не выходя из своего жарко нагретого рая.