Увечный бог

– А если они вредят окружающим? Хенават, ты хочешь стать мученицей? Ты и по Жастере поплачешь, хотя она каждый день лежит в его руках?

– Ах, видишь, как я тебя ужалила? Тебя, суровую судью. Мой муж и его желание. Жастера и ее слабость. Всего лишь акты себялюбия. Попытка отдалить беды.

– Как ты можешь? Мне противно то, что они тебе делают!

– И как приятно это говорить. Слушай. Я тоже теперь вдова. И мать, потерявшая детей. Нужны ли мне чужие объятия? Краденая любовь? Должна ли я ненавидеть Желча и Жастеру, ибо они нашли то, чего нет у меня?

На лице Шельмезы читался ужас. Слезы текли по набеленным щекам.

– Неужели ты не станешь искать этого у мужа?

– Пока он отворачивается - не стану.

– Тогда он трус!

– Поглядеть мне в глаза - значит увидеть то, что нас соединяло и что теперь потеряно. Слишком тяжко, и не только для мужа. Да, я несу последнего его ребенка, и если он не его... что ж, я это знаю, но никому не скажу. Пока что у меня есть то, что помогает держаться, Шельмеза. И у него тоже.

Молодая женщина покачала головой: - Тогда ты в одиночестве, мать. Он взял вдову сына. Это непростительно.

– Лучше, Шельмеза. Намного лучше. Видишь, Жастера не заслуживает твоей ненависти. Всех этих косых взглядов, шепотков за спиной. Нет, станьте ей настоящими сестрами, идите к ней. Утешайте ее. Когда ты это сделаешь - когда все вы так сделаете - я пойду и обниму ее.

***

Хенар Вигальф вспомнил день, когда получил своего первого коня. Отец, пять лет назад сломавший бедро и переставший ездить верхом, подковылял с палочкой. Они пошли на пастбище. Новый табун отбит от большого дикого табуна высокогорных плато, двадцать три великолепных зверя беспокойно бегают по загону.

Солнце стоит высоко, тени съежились под ногами; ветер метет склоны, прочесывает высокие травы. Тепло, сладко пахнет ранней осенью. Хенару всего девять лет.

– Один увидит меня?
– спросил он у отца.
– Он меня выберет?

Высокий уроженец Синей Розы посмотрел на него, подняв темные брови.
– Эта новая девица, да? Та, с титьками размером с арбузы и большими глазами. С побережья. Она набивает тебе голову всяким мусором.

– Но...

– Нет ни одного коня в целом мире, Хенар, готового избрать себе седока. Ни один зверь не желает служить. Ни один не рад стать сломанным, безвольным существом. Неужели они отличаются от тебя или меня?

– Но собаки...

– Клянусь Чернокрылым Лордом, Хенар! Собаки выращены четырехлапыми рабами. Видел когда-либо улыбку волка? Поверь, тебе не понравилось бы. Ни за что. Они улыбаются перед тем, как броситься тебе на горло. Забудь о собаках.
– Отец указал тростью.
– Это дикие животные. Они жили в полной свободе. Видишь такого, который нравится?

– Тот пегий, что стоит слева, поодаль.

Отец хмыкнул.
– Молодой жеребец. Еще не вошел в силу, чтобы оспаривать вожаков. Неплохо, Хенар. Но я... гм, удивлен. Даже отсюда виден особенный зверь. Поистине выдающийся. Ты достаточно взрослый, ты долго ходил со мной. Не думаю, что ты не заметил сразу...

– Заметил, Отец.

– И что? Считаешь, что не заслуживаешь лучшего?

– Нет, если я должен его сломать.

Голова отца запрокинулась. Раздался смех. Такой громкий, что табун встревожился.

Вспоминая момент детства, громадный воин улыбался. "Помнишь тот день, отец? Спорю, помнишь. Если бы ты видел меня сейчас. Видел женщину, что идет рядом. Что же, я почти слышу взрывы твоего хохота.

Однажды, отец, я приведу ее к тебе. Дикую, свободную женщину. Мы пойдем по длинной белой дороге между деревьев - они, наверное, сильно выросли - к воротам имения.

Я увижу тебя, застывшего у входа - статую из живого камня. Новые морщины на лице, но задорная улыбка все та же, хотя борода стала белой. Ты оперся на трость, я чую лошадей - словно тяжелый цветочный аромат повис в воздухе. Я почую его и пойму, что оказался дома.

Увижу, как ты рассматриваешь ее, отмечая высокий рост, изящество и уверенность, отвагу во взоре. Гадаешь, сломала ли она меня - и никак не наоборот, ты сам поймешь. Не наоборот. Но потом ты поглядишь мне в глаза, и улыбка станет еще шире.

Ты откинешь величественную голову. И захохочешь в небеса.

Это будет сладчайшим звуком в мире. Звуком нашего торжества. Общего. Моего, твоего, ее.

Отец, я так скучаю".

Мозолистая ладонь Лостары нашла его ладонь, он принял на себя часть ее веса.
– Благослови Брюса Беддикта, - прошептала она.

Хенар кивнул: - Я подозревал, что в командоре сохранилась сентиментальность.

– Радуйся. Как я.

– Это было... неожиданно.

– Почему? Я сражалась за тебя, Хенар. Не за Адъюнкта. За тебя. Он понял...

– Нет, не то, любимая. Я о другом. Мы нашли себя. А теперь мы нашли друг друга.

Она глянула на Чужаков в ночном небе.
– Значит, он дает нам все оставшееся время. Не сентиментальность, скорее... жалость. Знаешь, в тебе есть какая-то мрачность. Предпочитаю чувство Брюса. Может, мне избавиться от тебя и поехать с ним?

– Боюсь, тебе придется сразиться с Араникт.

– О, ты прав, я не готова. Не хочу. Слишком она мне нравится. Что же, похоже, ты меня взнуздал.

Он усмехнулся. "Взнуздал. Ха".

– Хенар.

– Да?

– Боюсь, из этого путешествия нам не вернуться.

Он кивнул - не потому что был согласен, но потому, что знал, чего она страшится.

– Мы идем на смерть, - говорила она.
– Мы можем вообще не выйти из пустыни.

– Есть такой риск.

– Вряд ли это честно.

– Некогда, в сельском имении, у меня была нянька. Арбузные титьки, большие глаза...

– Чего?!

– Мой отец до ужаса плохо запоминал имена. Так что приходилось давать, э... запоминающиеся описания. Да, она любила рассказывать мне на ночь. Долгие, звонкие сказания о героях. Любовь утерянная, любовь обретенная. Она умела сделать конец сладким. Чтобы снились хорошие сны.

– Что и нужно детям.

– Полагаю. Но это были истории не для меня. Для нее самой. Она была с побережья, оставила там любимого - это же Летер, понимаешь, вся община погрязла в Долгах. Вот почему она трудилась на нашу семью. Что до молодого человека - его послали в море.
– Он помолчал, вспоминая.
– Каждую ночь она рассказывала, как желает изменения жизни. Хотя я тогда не понимал. Правда в том, что ей самой нужен был счастливый конец, нужно было во что-то верить. Ради себя, ради кого-то еще.