Увечный бог

– Понимаю, Смертный Меч.

Она глянула на него, изучая лицо, а потом снова уставилась на озаренное нефритом юго-восточное небо.
– Если вы не понимаете, то они поймут.

"Вы загнали меня в угол, Смертный Меч. Вы заламываете мне руку. Неужели на вашем пьедестале есть лишь одно место? Что вы сделаете, когда встанете лицом к лицу с Адъюнктом? С Брюсом Беддиктом?

Но, говоря ближе к теме - что вы знаете об измене? Я вижу в грядущем меч. Вижу кровь на его лезвии. Вижу Напасть, стоящую в одиночестве, и шансы ее невозможно малы".

– На переговорах, - сказала Кругхева, - будете поддерживать мнения нашего совета, сир.

Он поклонился.
– Как пожелаете.

– Она была ранена, - продолжала Кругхева.
– Мы со всей почтительностью сомкнемся для ее защиты.

– Защиты, сир?

– Так делают киты-охотники, когда кто-то из их клана болен.

– Смертный Меч, это же будут переговоры товарищей. Наш клан, если вам угодно так нас называть, не подвергается атаке. Никаких акул. Никаких дхенраби и гарелитов. От кого же ее защищать?

– От тьмы собственных ее мыслей, не иначе. Не могу быть уверена, но боюсь - она из тех, что грызут рубцы, желая разбередить их, жаждая вкусить кровь.

– Смертный Меч, как мы сможем защитить ее от нее самой?

Кругхева помолчала. Вздохнула.
– Пусть взор ваш будет твердым. Изгоните всякую тень из ума, закалите решимость в ярчайшем серебре. Мы возвращаемся на путь, не ведая сомнений. Нужно еще разъяснять, Надежный Щит?

Он снова поклонился.

– Оставьте меня теперь.

Танакалиан развернулся и вышел на склон. Ровные ряды костров мерцали в низине, на полотняных стенках шатров играли свет и тени. В пяти тысячах шагов на запад виднелось иное сияние - лагерь Болкандо. "Переговоры товарищей, клан. Или нет? Для Болкандо в этой схеме нет места.

Говорят, ей сильно досталось, но теперь она оправляется. Говорят, над ее бесчувственным телом, на поле битвы случилось нечто невозможное. Говорят - и пламя пылает в глазах - что Охотники за Костями пробудились в тот день, и сердце армии было там, рядом с лишенным сознания Адъюнктом.

Уже рождается легенда, но мы не видели ее основы. Не сыграли своей роли. Имя Серых Шлемов Напасти - зияющее отсутствие в перекличке героев".

Несправедливость произошедшего терзала его. Он Надежный Щит, но его объятия остались пустыми. Отверстая пасть Бездны между руками. "Всё изменится. Я добьюсь этого. И все узрят. Наше время близится.

Кровь, кровь на мече. Боги, я почти ощущаю ее вкус".

***

Она глубоко затянулась завернутой в листья палочкой, чувствуя, как напрягаются все мышцы в шее и челюстях. Выпустив дым из носа и рта, повернулась к охваченным темнотой северным равнинам. Другие, подходя к этому краю укрепленного лагеря, обычно поворачиваются туда, где хорошо видны укрепления малазан. Подходят и смотрят, словно пилигримы перед святым капищем, неожиданным храмом на пути. Она полагала, что в молчании они пытаются вместить в свой мир угрюмый свет костров, двигающиеся вокруг них фигуры, отблески знамен, подобных потрепанной ураганом рощице. Найти место для всего этого вроде бы легко. Но не тут -то было.

Они могут морщиться от боли в собственных ранах, вспоминать о прорехах в собственных рядах - но всё это кажется тенью чего-то более великого, нежели всё виданное ранее. Есть даже специальное слово... Атри-Цеда Араникт снова затянулась палочкой, скосив глаза на разгоревшийся перед лицом огонек.

"Одна ученая как-то сравнила это с огнем власти и всем, что он символизирует. Ха. Та ученая трудилась, чтобы обосновать свои привычки. Глупая женщина. Они твои - так наслаждайся, а когда придется оправдываться, держи рот на замке. Философия? Да ладно вам.

Спросите солдата.

Солдат знает все насчет дыма. Что входит, что выходит, и есть ли разница в проклятом итоге".

Летерийцы с честью вели себя на поле той жуткой битвы. Отвлекли врага. Кровью и болью обеспечили удачное отступление малазан... "нет, назовем это правильно. Бегством. Едва прогудели рога, невероятная стена железа превратилась в тростник, вырванный и унесенный диким ветром".

И даже так. Летерийские солдаты приходят на закате или перед зарей на самый край лагеря, смотрят через заросшие кустами пустоши на малазан. Они не думают об отступлении или бегстве. Они думают о том, что было перед ним.

Есть особое слово для их чувств.

"Смирение".

– Дорогая.
– Он встал позади, подойдя легко и робко, как ребенок.

Араникт вздохнула: - Я забываю, что значит спать.

Брюс Беддикт встал рядом.
– Да. Я проснулся и заметил твое отсутствие, и оно заставило меня думать.

Когда-то она нервничала в присутствии этого мужчины. Когда-то она воображала запретные сцены, как всякий, сплетающий желания и заранее знающий их невыполнимость. А сейчас уход из постели заставляет его тревожиться. "Несколько дней - и меняется мир". – Думать о чем?

– Не знаю, стоит ли говорить.

Его тон был грустным. Она наполнила легкие дымом и медленно выдохнула.
– Спорю, что уже слишком поздно, Брюс.

– Прежде я не любил. Не так. Никогда не ощущал себя столь... беспомощным. Как будто, даже не заметив, отдал тебе всю силу.

– Детские рассказы о таком молчат, - чуть помедлив, отозвалась Араникт.
– Принц и принцесса, героические и сильные, равные в великой завоеванной любви. Сказки кончаются на взаимном обожании.

– Звучит горьковато.

– Звучит как поздравление себя, - сказала она.
– Все эти сказки - о нарциссизме. Ловкость рук, зеркало героя - принцесса для принца, принц для принцессы - но на деле всё об одном. О самовлюбленности знати. Герои получают лучших любовниц, это награда за смелость и добродетель.

– И любовницы эти - всего лишь зеркала?

– Сверкающие серебром.

Она чувствовала, как внимательно он на нее смотрит.

– Но, - сказал он вскоре, - тут ведь иное дело? Ты не мое зеркало, Араникт. Ты - нечто иное. Я не отражаюсь в тебе, как и ты во мне. Так что же мы отыскали и почему я готов встать перед ним на колени?