Уверение Фомы. Рассказы. Очерки. Записи

«Но что с этим теперь делать?! – безысходно подумал Плотов. – Очень своевременно. Что ж, по Сеньке и шапка… «Алина! сжальтесь надо мною…»

Да у него ещё три часа назад было несколько женщин! – а значит, ни одной! А теперь – одна она, разъединственная, на весь на белый свет, на всю на чёрную ночищу. Ммм. «Сказать ли вам моё несчастье, мою ревнивую печаль…» Зачем, зачем она об этом? Чтобы дать понять, что шансов на продолжение нет? Как же, новость.

Плотов обнял – сразу (удивительно!) подавшееся к нему – да, родное, да! – Алино плечико и быстро убрал руку. Руку хотелось удерживать на её плече, но в этом не было ровно никакого смысла, никакого! – поскольку этим нельзя было насытиться, скопить впрок, как собирают мёд, ведь всё должно было прекратиться с минуты на минуту.

Он хлопнул себя по бедру.

– Но это же ужас! Это всё, вне зависимости от наличия третьих, четвертых и надцатых лиц, не имеет развития! У всего этого нет даже технологического продолженья!

– Да? А разве ты не знаешь, что женщина может терпеть и ждать – от встречи до встречи? Тебе разве об этом ничего неизвестно? – уж совсем неожиданно спросила Аля, словно переходя в наступление.

О, загадка самодостаточной, вечнообновляющейся женственности! Кто без греха, пусть бросит в неё камень!

– Я ничего не знаю! Не знаю, и знать не желаю о «женщинах вообще», я могу говорить только конкретно! – пылко сказал Плотов. – Никаких обобщений! Меня волнуешь лишь ты. Я хочу знать тебя!..

Он продолжал хоть и с подъёмом, но уже отчетливо видел себя в своем почти стольном граде С., лежащим дома, на тахте, в позе эмбриона, лицом к стене – в непереносимой тоске…

Скучать по ней и томиться. Как метко говорили раньше, сохнуть. Думать – каждую секунду… Сновать как безсонная сомнабула по ночной кухне, а то и мазохистски слушать по двадцать раз (в наушниках, чтоб не мешать домашним): «…Я разгребаю монетку огня, пламя бушует и варятся щи. Если за печкой не сыщешь меня, то уж нигде не ищи…». С закрытыми глазами, чтобы не смотреть сквозь слёзную пелену в никуда.

7

Плотову подумалось, что многие помнят цитату из популярного романа: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке…», однако есть ещё и Тарковский со стихотворением «Первые свиданья», которое поэт замечательно читает за кадром в фильме своего знаменитого сына: «…Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке…»

Хорошенькие образы, да? Выскочившего из-под земли убийцы в переулке и идущего по следу сумасшедшего с бритвой. Поэты, это вы о любви так?

Да, о любви. О ней, матушке. О ней самой.

О той, которая долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не безчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит? О той, которая никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится?.. Да? Или это о чём-то ином? Расскажите же: о чём это?

Ой-ёй-ёй.

Однако кто в такую минуту вменяем?

Стоп-стоп! Отмотайте пленку назад! Откуда ты взял это слово – то самое, выше которого нет ничего на земле? Которое Самому Богу равно, ибо сказано: Бог есть любовь.

Любовь? Какое странное, удивительное, неожиданное, неувядаемо новое, ничуть, ничем не запачканное слово. Даже если вспомнить эту пошлость: «занимались любовью». Ничто к нему не липнет. И коль Бог поругаем не бывает, значит, и любовь поругаема не бывает, коли Бог и есть любовь. И что есть жизнь без любви? Это и не жизнь вовсе, а отбывание бытовой повинности.

И разве можно назвать похотью, низвести лишь до звериного, не поднимающегося выше пояса, эту космическую нежность, которой нет ни описания, ни объяснения и которая вздымается из неведомых глубин – даже в том, кто забыл и помышлять о ней, кто уже привык ощущать себя пустыней в штате Невада или ядерным полигоном возле Семипалатинска! Вот он – промысел Божий, в этом глотке бытия, ибо ничего нет слаще нежности. Разве человеку нужно что-то большее, чем нежность?

Непостижимо, но ещё несколько часов назад Плотов и думать-то не думал об Алине! Да что там, всего лишь три часа тому он был готов уйти, распрощавшись ещё на десятилетие. Когда и как перевели его в новое качество? Что изменилось в мире за это краткое время, если Плотов уже не сможет без неё!

Господи, вразуми, ибо у меня нет дара – правильно читать Твои письмена и понимать Твои знаки!

«Мы с тобой, говорю, мы с тобой – вот уже и анапест кружит – мы не связаны общей судьбой – между нами лишь рифма дрожит; наша связь не союз, а предлог – даже если скажу: “ты и я” – мы лишь повод для нескольких строк – и условие их бытия». А-а!

– Я уже дома. – Алина указала на многоэтажку, видневшуюся на противоположной стороне улицы, и остановилась у затемненного такси, в котором, откинув сиденье, кемарил рулевой.

– Люблю шофёров! Сам не знаю, за что! – воскликнул Плотов, нервно рванув дверцу такси…

Требуемую Плотову на проезд сумму собрали вдвоём. Ссыпали деньги водителю на сиденье, а потом – на последнюю вечность – сомкнулись, замерли у открытой дверцы…

– Прости, – шепнул Плотов.

– За что?

Но Плотов, тк н у вшись носом-щекой ей в у хо, вдохн ул её – и уже отпал, оторвался, махнул рукой, нырнул в такси; «всё!» – бухнул оживившемуся водителю; закрыл глаза и видел то, чего из-за полного мрака увидеть не смог бы, даже если бы обернулся: отдаляющуюся светлую фигуру маленькой женщины на краю тротуара, смотрящей вслед слишком скорому автомобилю.

Сенечка, родненький.

«…Я раздуваю пушинку огня, пламя бушует, и варятся щи. Если за печкой не сыщешь меня, то уж нигде не ищи…» [3] .

2006 г.

Уверение Фомы

…Впрочем, преп. Силуан Афонский… исходил из того, что опытное знание, которого удостоился Фома, есть высший дар, «но блаженны также и те, кто веруют, но не видят воочию».

Ю. Г. Милославский, из e-mail

3

В рассказе приведены цитаты из сочинений св. ап. Павла, поэтов Елены Буе-вич, Владимира Васильева, Андрея Вознесенского, Ирины Гатовской, Александра Кушнера, Новеллы Матвеевой, Станислава Минакова, Александра Пушкина, Ольги Сульчинской, Дмитрия Сухарева, Арсения Тарковского.

Плащ на Фоме был не просто синий, а синий-синий, пресинющий – такой, что Лисунову и вся икона увиделась синей. «Богородичный» цвет, описавший платье и дух усомнившегося апостола (как следует из гностических древнееврейских источников, «Т`эома», то есть «Близнеца» Иисуса), не оставлял остальным цветам никаких шансов. Лисунов не мог отвесть от иконы глаз. Два перста, вставленных во Христову рану, казалось, проходили не только сквозь полотно иконы, но и чрез самую плоть Спасителя, а с ней – и всего мирозданья, «утекая» в невероятные дали.