Увидеть свет

— Однако я уже попал в поле зрения, — Доминик пожал плечами. — Ты знаешь, я в этом не силён. И понятия не имею, как защитить себя в такой ситуации. От подобных обвинений. Я не убедителен… И не понимаю, что делать.

— Не надо пороть горячку. Ты не способен на убийство, — и то, с какой уверенностью это заявил Алекс, на самом деле ничуть не утешало. Доминик сомневался в себе, в своей неспособности. В том, что гуманность и трепетное отношение к дару жизни восторжествуют над преклонением перед любым ликом красоты. А красота смерти оказалась подлинной.

— Нет, не нравится мне твой взгляд, — Алекс прищурился. — Совершенно не нравится. Что ты скрываешь?

— Я словно понимаю его, — вырвалось у Доминика. И глаза Алекса стали холодными как лёд.

Или это только чудилось?..

***

Они долго говорили в гостиной, прокручивая ситуацию то так, то этак. Алекс предполагал и отбрасывал какие-то мысли, спорил, а потом замолкал, слушая внимательно, впитывая каждое сказанное слово. И Доминику в эти краткие мгновения как будто становилось легче. Точно такое внимание подтверждало убедительность того, о чём он рассуждал.

Больше не коснувшись темы понимания убийцы, Алекс заставил Доминика вспомнить все дни, когда происходили преступления, чтобы выявить, действительно ли никто и ничто не сможет доказать, что Вэйл не совершил ничего ужасного.

В этом, возможно, и не находилось утешения — потому что мольберты и краски не говорят — но всё же было что-то успокаивающее.

***

О Саманте рассказывали много и охотно. Никому не нужная при жизни, она стала самой важной персоной после смерти. Утренние новости, ток-шоу и программы обозревателей — никто не забыл упомянуть о судьбе Ричардс. Доминик почти возненавидел её имя, так часто пришлось слышать его за последние сутки.

Утром в пятницу Алекс позвонил сообщить, что ему оборвали телефон и засыпали факсами — все требовали комментариев Вэйла, все умоляли объяснить, какие отношения связывали его с Самантой, так полюбившей его картины.

«И не расшифровавшей ни одной», — горько думал Доминик, просматривая вопросы, которые Алекс попросил изучить. Он готовил пресс-релиз, нужно было помочь ему, но всё, что касалось Саманты, вызывало только глухое раздражение.

Когда же появилось письмо от Линдси, Доминик не выдержал. Он, конечно, собирался провести этот вечер в кафе — уже в другом, надеясь, что Саймон не подстережёт его снова, но пришлось выйти из дома намного раньше.

Захватив с собой распечатку от Алекса, Доминик сначала побродил в парке, куда нужно было всего лишь спуститься на квартал, а потом завернул в забегаловку, которой раньше брезговал. Но тут был бесплатный вай-фай и столики на двоих. Охрана с мрачными лицами разместилась за соседним, Вэйл всё никак не мог привыкнуть к этому навязчивому присутствию, но хотя бы старался не раздражаться из-за него.

Вопросы захватили, и он почти не чувствовал вкуса кофе, который заказал, даже не заглянув в меню. В какой-то мере успокоившись, Доминик сформулировал несколько ответов, спешно записав их в планшет, когда его прервали.

Кто-то попытался подойти к нему, но охрана вовремя преградила путь.

— Доминик… Доминик Вэйл! — мужчина лет сорока пяти, темноволосый, но с уже взявшимися сединой висками, явно желал приблизиться.

— Кто вы такой? — спросил Доминик, оценивая, не отозвать ли охрану.

— Я большой поклонник вашего творчества, — мужчина всё же чуть отступил, не стремясь прорваться через угрюмых охранников. — Даже хотел купить ваше полотно… Но у меня, конечно, нет таких средств.

— Вы оставляли заявку моему агенту? — Доминик тут же вспомнил фамилию — Норт.

— Нет, что вы, нет, — чуть нервно засмеялся тот. — Ах да, Терри. Терри Асскольд.

— Рад знакомству, — сухо ответил Доминик. Он всегда считал эти слова ложью, но привык повторять их как дань вежливости.

— Понимаю, вас, вероятно, уже действительно… достали, — это словечко в устах Терри казалось сиротой. Оно совершенно не подходило ни его сдержанному облику, ни даже самой форме построения фраз. Доминика почему-то сразу насторожило это.

— Вам нужно что-то конкретное? Автограф? — Доминик вытащил из нагрудного кармана визитку и придирчиво изучил её, размышляя, оставлять ли Асскольду автограф именно на ней.

— Это… было бы чудно, — Терри и сам зашарил по карманам, вид у него при этом был самый безобидный, даже слегка виноватый, но охрана всё равно не сдвинулась с места. — Я, конечно, хотел бы и поговорить, но… вероятно, этого уж точно не получится.

— Не сейчас, — подтвердил Доминик, забирая из чуть дрожащих пальцев Терри пару его визиток. — Но, может быть, когда-нибудь мы столкнёмся на выставке. Там я более разговорчив.

— О, галерея Анхелики — прекрасное место, да, да… — Терри внезапно отвёл взгляд.

Вэйл машинально расписался на одной из визиток Асскольда, а вторую положил в карман вместе со своей, даже не прочитав. Охрана передала клочок серой бумаги с подписью Асскольду, и тот, извинившись, отошёл, но не покинул кафе, а только уселся в уголке.

Доминик почувствовал нечто сродни тошноте. Ему не хотелось находиться сегодня в одном помещении с этим человеком. Да и с какими-то другими людьми тоже. Спешно расплатившись, он вышел на улицу.

Свежий воздух и ветер немного привели его в чувство, но приходилось признать, что традиционный обед стоило отменить. Слишком уж он устал. Слишком странными и неясными оказались эти дни.

***

Вернувшись домой, он всё-таки взглянул на визитку, размышляя, не выбросить ли её. Клочок плотной бумаги стандартного размера, серый и скучный, с пропечатанными самым обычным шрифтом чёрными буквами на мгновение преобразился в опасное животное, и Доминик едва не отбросил его от себя. А потом прочёл: «Терри Асскольд. Хирург. Медицинский центр Gratiot».

Доминик вбил наименование в поисковик, и результаты его удивили.

Терри наверняка прибыл сюда недавно. Из города Алма.

Он проехал более трёх тысяч километров, чтобы очутиться здесь. Зачем?

И стоит ли забивать себе голову?

Люди в этой стране часто переезжают. Они вообще не любят сидеть на месте. Анхелика не раз рассуждала о том, что тоскует по своей родине только потому, что там существует понятие дом, которого «вы, американцы, совершенно лишены». Её голос тогда приобретал особенно презрительную интонацию.

Доминик знал, что Анхелика никогда не уедет, потому что сделала своим домом галерею, но именно из-за этого ей хотелось снова и снова выказывать презрение.