Узоры на коже

— Так, надоело. — Решаюсь и направляюсь к столику.

Плюхаюсь на стул рядом с Машей и улыбаюсь во все тридцать два, а Маша вздрагивает, а на щеках расцветают алые пятна румянца.

— Здрасьти, — выдавливает и сжимает дрожащими пальцами стакан с коктейлем.

— Привет, — киваю и наклоняюсь к ней близко-близко. В нос ударяет аромат жасмина. — Я вот чего сказать хотела. Не знаю, кто ты такая, но если не хочешь, чтобы я твой скальп у себя на стенке повесила в красивой рамочке, а из зубов ожерелье сделала, то постарайся на глаза мне не попадаться. Договорились?

Веду себя как загаражная гопница, людям угрожаю, но уж очень эта Маша раздражает. Какая-то она мутная, хоть и овечкой прикидывается. Вон, кофточка с воротом до подбородка, юбка ниже колен, а в глазах мелькает хищный огонёк, который быстро гаснет, но меня не проведёшь. Я всё видела.

— Я постараюсь, — отвечает ровным голосом и поднимается на ноги. Неловко поворачивается и задевает рукой стакан, и напиток разливается на пол. Резко отскакиваю, чтобы не вымазаться в тёмно-зелёной бодяге. — До свидания.

Обходит столик, прижимая к себе сумку, подходит к Паше и что-то шепчет ему на ухо. Да твою ж мать!

— Что она сказала тебе? — спрашиваю, когда Маша скрывается с глаз, а Брэйн подходит ко мне и садится рядом.

— Не бери в голову, ну её, — отмахивается, растирая ладонями лицо. — Удачи в жизни пожелала и попрощалась.

— Дура какая-то, — бурчу себе под нос и, приподнявшись, целую Брэйна в небритый подбородок. — Я ей скальп сорвать пообещала и зубы выбить.

Брэйн смотрит на меня несколько секунд, понять пытается, не шучу ли я, а потом громко смеётся, запрокинув голову.

— Ты неисправима.

— Ты только мой. Вот. А Маша пусть на фиг идёт.

32. Брэйн

С самого утра Полина поехала на работу, чтобы, не откладывая в долгий ящик, пока в отпуске находится решить вопрос раз и навсегда. После того, что сказал её отец стало очевидно, что с профессиональной деятельностью на ниве страхования сограждан придётся покончить. Нет, само собой, Поля упорна в желании прямо завтра найти новое место — пусть даже и обычным страховым агентом или ещё кем в таком роде, — да только у меня есть другой план. Правда, пока не посвящал её в детали, но не думаю, что будет сильно против. Впрочем, не захочет — не обижусь, хоть и неприятно будет.

Когда Поля скрылась за стеклянными дверями офисного центра, я ещё долго стоял возле, курил, наплевав на предупреждающий знак, и думал о том, насколько сильно изменилась моя жизнь за последнюю… неделю? Может, чуть больше. Никогда не думал, что смогу так влюбиться в кого-то, но, гляди ты, появилась Полина и изменила мою жизнь полностью. Тоска и уныние, когда бросить всё хотелось отчаянно и загород умотать, чтобы не видеть никого и даже голосов ничьих не слышать прошли, и мне снова хочется работать. Жить хочется, точно спал до этого долгие годы и вот только глаза открыл.

Пока размышлял, не заметил, как колеса сами привели меня к студии. Значит, оно и к лучшему — давно пора выползать из незапланированного отпуска на свет и снова брать в руки машинку.

Открываю дверь, включаю свет, а в руках знакомый зуд ощущаю, когда не терпится перенести эскиз на кожу клиента. На стойке администратора, которого не было у меня никогда и место которого хочу Полине предложить, чтобы рядом была всегда — не только ночью, а ещё и здесь, где стены даже больше родными чувствую. Не знаю, как Поля отнесётся к этому, но не только же Арчи спасать девушек от безработицы, правильно? Я чёртов эгоист, но не хочу, чтобы она уходила куда-то на целый день, трепала себе нервы за копеечную зарплату, тонула в ворохе бумаг. Пусть сидит в тепле студии, отвечает на телефонные звонки, записывает клиентов на сеансы. Но в глубине души снова хочу видеть восхищение в синих глазах, когда результат моих трудов видеть будет.

Пока вожусь с бумагами, оживает рабочий телефон. Люблю суматоху, работать люблю, клиентов своих обожаю, хоть попадаются и полные задницы, но не часто.

— Это тату студия? — раздаётся в трубке робкий девичий голосок, смутно кажущийся мне знакомым. — Я правильно попала?

Я подтверждаю, а девушка, слышимо повеселев, продолжает:

— Павел, это вы? Это Маша, я насчёт картины. Вы обещали мне, помните?

Хочется взвыть волком или голову себе о стену разбить. Совсем забыл уже о ней, но Маша, оказывается, слов на ветер не бросает.

— Доброго дня, Маша. Мы же вроде бы всё выяснили, я передам картину через Зинаиду.

— Да-да, я помню, — торопливо заявляет и, не делая паузы, тарахтит дальше: — Я просто мимо проезжала и увидела свет в окне. Думаю, дай позвоню, может быть, хозяин на месте, тогда можно было бы самой выбрать что-то, чтобы вы не беспокоились.

Однако…

— Вы сейчас где-то рядом, правильно?

Ещё наивно надеюсь, что всё неправильно понял, но Маша спешит уверить меня, что торчит истуканом у самой двери, только войти не решается. Умом, сердцем, печёнкой чувствую, что не должен её впускать, но чёртово благородство не позволяет отшить её к чертям собачьим. Она кажется в сущности безобидной, просто какой-то странной. До чёртиков странной.

Когда открываю дверь, Маша улыбается и кивает. Нервными пальцами сжимает какой-то фирменный бумажный пакет с нарисованной бутылкой. Внутри что-то позвякивает, когда девушка делает шаг в помещение. Хочется скорее избавиться от неё, но, объективно рассуждая, у меня нет ни единой причины выгнать её. Только скребущееся внутри гнилое предчувствие.

— Ой, как у вас тут красиво, — восхищённо ахает, прижимая к себе пакет.

На ней снова надеты эти ужасные шмотки, в которых даже глубокие пенсионерки считают неприличным расхаживать. Тёмно-бордовая кофточка с воротом до подбородка, юбка на этот раз до самых пяток и тяжёлые ботинки. Не удивлюсь, если на ногах — вязаные чулки.

— Спасибо, — киваю, снова отходя к стойке администратора, чтобы хоть чем-то занять руки, глаза и мысли. — Кстати, вот картины, все перед вами, выбирайте любую. Подарю, как и обещал.

Маша посылает мне улыбку, ставит пакет на столик возле дивана и принимается расхаживать от стены к стене, рассматривая полотна и периодически ахая, охая и осыпая меня комплиментами с ног до головы. Кем я только по её словам не являюсь: и гением, и непризнанным творцом, и посланником бога и его правой дланью. Даже реинкарнацией Гойи обозвала. Смотрю на Машу искоса, спрятавшись за документами, и перед глазами стоит Полина, когда молча картины рассматривала, а в глазах чистый восторг плескался. Маша другая — она усиленно изображает интерес. Именно, что изображает. Не понимаю, за каким чёртом ей нужно это всё, хотя смутная догадка и копошится в бритом черепе. Неужели понравиться стремится? В невесты, что ли, набивается? Смех да и только…

— Вот эта мне нравится, — заявляет, указывая пальцем на графический портрет мотоциклиста. И почему я не сомневался, что выберет именно его? И угадала же, что это автопортрет, хоть я всеми силами и старался, чтобы это было не так заметно. — Можно её?

— Можно, конечно.

Поднимаюсь и подхожу к стене, чтобы снять картину, а Маша дотрагивается до моего плеча.

— Я вот подумала… вино принесла, в общем. Оно хорошее, очень. Раз вы мне дарите картину, то, может быть, хоть так отблагодарю вас.