Узоры на коже
Шрифт:
Сама не понимаю, откуда взялись слёзы, но они текут по моему лицу, а я чувствую себя сейчас маленькой девочкой, которой так отчаянно хочется рыдать на плече у мамы.
34. Брэйн
— Павлик, привет! — Бодрый голос тёти Зины в трубке отвлекает от разговора с друзьями. — Ты дома?
Что это неугомонной женщине снова от меня нужно, скажет мне хоть кто-то?
— Я в ресторане.
Знаками показываю друзьям, что отойду, потому что в таком шуме почти ничего не слышно.
— Снова со своими непутёвыми оболтусами пьёшь?
— Разве
— Даже не думал, но могу начать.
Раз плюнуть, кстати.
— Павлик, вечно у тебя одни шуточки на уме, — бурчит в трубку, чем-то шурша на заднем плане.
Толкаю входную дверь, выхожу на улицу, а в трубке так и продолжается бубнёж на тему моей несерьёзности.
— Говорите быстрее, чего звоните. Стряслось что-то?
— Нет-нет, ничего серьёзного, но у меня телевизор странно шипит, изображение мелькает. И ещё запах странный… — мнётся тётя Зина. — Думала, если ты дома, мог бы зайти, посмотреть. А то у меня сериал любимый скоро должен начаться, боюсь пропустить серию.
Вздыхаю и говорю то, от чего, уверен, соседка готова до потолка прыгать:
— Не включайте его пока, из сети шнур выдерните, а я скоро буду и гляну, что там с ним стряслось такое. Нельзя сериалы пропускать.
— Павлик, ты просто чудо! — радуется и, наверное, чуть не в ладоши хлопает. — Жду!
И отключается. Выбрасываю окурок в урну и возвращаюсь в зал за курткой.
— Куда колёса намылил? — Роджер вопросительно вздёргивает рыжую бровь, а Филин с Арчи затихают, но по мордам видно: жаждут подробностей. Любопытные, как сороки.
— Он к милой своей, наверное, намастырился под бочок нырнуть, — изрекает Арчи и выразительно поигрывает бровями. — Что, Брэйн, пожар в трусишках, да?
— Придурок, — хохочет Филин и пихает Арчи в плечо. Тот натурально взвизгивает и потирает ушибленное место.
Потом снова расплывается в улыбке и становится чертовски похож на того мальчишку, который лучше всех лазил по деревьям, когда нам было по десять.
— Нет, брат, надо тебе всё-таки подарить трусы в ромашку. Я обещал! Мужики обещания держат. Так что красивым трусам на твоей жопе быть!
— Клоун, — бросаю и забираю куртку. — Я поехал соседкин телевизор спасать от вселенского взрыва. Если током шибанёт, принесите мне на могилу ромашки. Или трусы с ромашками.
Удаляюсь под дружный хохот, сажусь на мотоцикл и уезжаю в сторону дома.
— Всё нормально с теликом вашим, — говорю, поднимаясь на ноги и любуясь чёткой картинкой на плоском экране. — Вечно вам всякие ужасы мерещатся: то газом воняет, то проводка искрит…
Был бы я каким мастером, озолтился на ложных вызовах.
— Нет, Павлик, я уверена, что в этот раз мне не показалось: шипело сильно и запах такой противный, горелым.
— Ну и бог с ним, уже не искрит и не воняет, значит, я пошёл.
Я тороплюсь, потому что с минуты на минуту должна позвонить Полина, а на неё у меня большие планы этим вечером.
— Павлик, подожди! — останавливает у самого порога, будто очень важно удержать меня. — У меня ещё утюг…
— Тётя Зина, давайте потом, хорошо? Куплю вам утюг новый, только сейчас тороплюсь.
Влезаю ногой в сапог,
а в дверь кто-то звонит.— Ой, и кто же это может быть? — всплёскивает руками и плечами пожимает. — Откроешь?
Делать нечего, поворачиваю замок, снимаю цепочку и распахиваю дверь.
Мать твою.
Маша.
Готов рычать, удариться головой о стену или кого-нибудь стукнуть. Это хренов водевиль, в котором кто-то назначил меня на главную роль, и способов расторгнуть контракт просто нет. Снова эта Маша стоит передо мной, как памятник пуританству, в болотно-зелёном платье-балахоне, скрывающем фигуру. Не могу понять, почему она так кутается всё время? Ай, начхать!
— Павел? Какой сюрприз, — произносит тихо, а лицо пятнами алыми покрывается. С неё хорошо бы матрёшек рисовать. — Как у вас дела?
— Отлично, что со мной сделается? — киваю, серьёзный, что монах после пострига. — Я пройду, позволите? Тороплюсь очень.
Маша пару раз моргает, точно и сама не ожидала меня здесь увидеть, потом стремительным жестом касается глухого
ворота платья, немного оттягивает его — машинально, неосознанно, — и улыбается. Вообще у неё, наверное, неплохая фигура, если бы не пряталась за мешковатым шмотьём.
Маша тем временем отходит в сторону, освобождая проход, и я выхожу из соседской квартиры.
— Павел, — доносится до меня, — спасибо ещё раз за картину. Идеально смотрится на моей стене.
Она это произносит таким тоном, будто это я, собственной персоной на её обоях красуюсь.
— Рад, что нравится.
Я так и не поворачиваюсь, потому что Маша эта раздражает меня — взрослого сильного мужика — почти до припадка. Это так дико, что готов кулаком стену пробить. Никогда, кажется, так не злился, даже когда меня в живот пырнули, когда мент по башке лупил, заставляя сознаться в убийстве девушки, которую никогда раньше не встречал. Но вот появилась эта Маша, и зубы ноют от ярости, что вызывает во мне эта неприметная девушка. Чувствую себя диким зверем, которого настойчивый и упорный охотник загоняет в расставленные по лесу ловушки. А я жуть как не люблю, когда меня в угол заманивают.
И, чёрт возьми, нужно что-то срочно с этим делать, потому что до чёртиков надоело натыкаться на неё в самые неподходящие для этого моменты.
Когда оказываюсь дома, достаю телефон и набираю Роджера. Арчи что-то говорил о коллективном разуме? Вот именно его мне сейчас и не достаёт.
— Чего стряслось? — спрашивает Роджер, когда с третьего раза всё-таки дозваниваюсь до него.
— Сведи меня с Карлом, — прошу, минуя долгие приветствия и обмен любезностями.
Несколько секунд длится пауза, за которую мне даже кажется, что связь прервалась.
— Ты дома?
Когда отвечаю утвердительно, друг бросает короткое «Скоро буду» и отключается.
— Выкладывай, — говорит Роджер, когда оказывается на моей кухне. Не прошло и пятнадцати минут с момента нашего разговора.
— Помнишь ту Машу?
— Странную девицу, которая тебя за нашим столиком ждала? — ухмыляется, потирая ладонью бицепс, покрытый татуировками. — Такую захочешь забыть, не получится.
— Можешь считать меня долбаным паранойиком, — начинаю, доставая из ящика в углу две бутылки пива, — только у меня такое чувство, что она преследует меня.