Узоры на коже

— Маша, что ты мне напомнить хотела? — Всё-таки поворачиваюсь в её сторону, а Маша вздрагивает, чёртова истеричка. Что за дёрганое существо? — Что когда-то давно купил тебе три мороженки?

— Черыре.

— Что, прости?

— Четыре мороженки, — горько усмехается и закрывает лицо руками. Вздрагивает всем телом, приглушённо всхлипывает. Когда отнимает ладони и смотрит на меня, в глазах вызов и боль пополам: — Я в тебя влюбилась в тот момент, когда ты подошёл ко мне такой красивый, сильный, улыбчивый. Ты казался очень счастливым, а я ведь из дома в тот момент ушла, хотела пойти на рельсы лечь, только не знала, в какой стороне вокзал.

Слова из горла вырываются с трудом, Маша будто проталкивает их, сглатывая.

— А ты подошёл, просто подошёл, а мне казалось, что меня солнце коснулось. Чуть не задохнулась от восторга, думала, что таких не бывает, что ты снишься мне.

Господи ты боже мой, зачем я тогда это сделал?

А Маша, меж тем, продолжает:

— Ты смеялся так заразительно, а мне ведь всего двенадцать было и я так мечтала умереть, но появился ты и показалось, что можно смотреть на тебя и просто радоваться, что в жизни смысл появился. Не понимала тогда ещё ничего, просто хотела видеть каждую минуту. Со школы приходила, в ваш двор шла и тебя караулила. Иногда до ночи сидела.

— До ночи? А родители?

Маша горько усмехается, а в глазах столько тоски, что словами не передать.

— Родители тогда зарабатывали свой первый миллион и им точно было не до меня. Я потому и умереть хотела, что ведь думала: вот сдохну, и они хотя бы на мои похороны приедут. Дура, да?

Пожимаю плечами и закуриваю. В глубине души шевелится жалость к несчастному ребёнку, которого судьба потолкала вилами в бака, только мы уже давно выросли.

— А куда ты пропала потом?

— Ты заметил? — загорается радостью, от которой зубами скрипеть хочется. — Умерла бабушка, и родители всё-таки приехали… и увезли меня. Правда, не в новую счастливую жизнь, а в больницу упекли, но это долгая история.

— В больницу? Ты заболела?

Снова горькая усмешка, а вместо ответа — закатанный до локтя рукав.

— Зачем ты это с собой сделала?

— И продолжаю делать, — кивает, потирая руку, словно это сможет уничтожить следы сотен касаний лезвиями. — Я просто хотела быть с тобой, но родители решили, что я сошла с ума.

— Маша, прекрати. Мне очень жаль, что так всё вышло, правда.

— Но ты ни в чём не виноват был, — машет головой, вскидывая руки. — Я просто хотела любоваться на тебя. Знала же, что маленькая ещё, что рано мне ещё, но любить-то тебя мне нельзя было запретить. А когда родители приехали, они поняли, куда хожу и кого выглядываю целыми днями. И испугались за меня.

— И долго ты там пробыла?

— В больнице? Недолго, чуть меньше года, но в бабушкину квартиру мне запретили возвращаться. Да и продали её, чтобы не напоминала ни о чём. Боялись, что снова тебя увижу и с катушек слечу. Да только тем только хуже сделали, потому что без своего солнца мне совсем плохо.

Дичь какая-то.

— Маша…

— Я пугаю тебя? — округляет глаза и несколько раз удивлённо моргает. — Нет-нет, не бойся, я ничего тебе не сделаю, никому не сделаю. Я больше не буду попадаться тебе на глаза, обещаю.

— А как ты у тёти Зины оказалась? — Всё-таки этот вопрос мне покоя не даёт.

— Они с моей мамой и правда приятельницы. Но мама не знала, что ты совсем рядом живёшь. Знала бы, к батарее меня приковала. Я тогда совсем случайно попала к тёте Зине, осталась на ужин, а тут вплыл ты. Боже мой, точно оживший сон! Я так долго об этом мечтала… Ладно, я пойду.

— Извини, что не вспомнил.

Маша кивает и улыбается.

— Такое случается, но я мечтала, что будет по-другому. Да и ладно.

Она порывисто поднимается, снова опускает рукава, не прекращая улыбаться.

— Пока, Павлик, — касается моего плеча рукой и вздыхает.

И выходит из комнаты, и вскоре раздаётся хлопок входной двери.

35. Полина

Новая квартира и правда оказалось очень уютной — мама была права. Небольшой коридор, стены которого выкрашены в тёплые оттенки охры; маленькая кухня с милыми занавесками на окнах и две комнаты, в которых мебели минимум, да мне много и не нужно — только самое необходимое: шкаф для немногочисленных вещей да кровать, на которой спать можно. Главное, что отныне эта квартира — моя целиком и полностью, и отец больше не сможет выкинуть меня из дома, как нашкодившего котёнка.

— О, отлично! — восклицает Ася, когда переступает порог квартиры. — Прекрасная хатка, честно-честно.

В руках у неё большой пакет — заполненный чем-то основательно, шелестящий, а на лице — широченная улыбка.

— Я подумала, что о еде тебе некогда было думать, вот в магазин по дороге заехала, — заявляет, стремительной походкой направляясь в кухню. — Ну и за новую жизнь выпить нужно, во всех смыслах новую.

Ася неисправима: никакие невзгоды и личные неурядицы неспособны выбить почву из-под ног. И в какие бы неприятности не вляпывалась, бодрость духа возвращается к Анастасии в рекордные сроки.

Тем временем Ася достаёт из пакета продукты в таком количестве, что мне на неделю хватит, а в центр стола ставит бутылку шампанского.

— Не знаю, есть ли в этом доме бокалы, я на всякий случай стаканчики пластиковые купила, — улыбается и плюхается округлой задницей на стул. — Вспомним молодость, жахнем из пластиковой тары. Мы с тобой хоть и прынцессы, конечно, но и по-простому умеем.

Киваю, разворачивая плитку шоколада, а Ася сидит, зажав бутылку между колен, и, пару раз крякнув от натуги, вытаскивает пробку, даже квартиру мне не разрушив. Прогресс.

Когда игристое разлито по стаканчикам, и первый глоток сделан, спрашиваю о том, что волнует сейчас:

— Как с супружником дела обстоят?

Ася заметно мрачнеет и, прищурившись, смотрит на летящие на свободу пузырьки в своём стакане. Не тороплю её, потому что понимаю: моей подруге сейчас непросто.

— Да ну его на хрен! — произносит и выпивает шампанское одним глотком. — Недавно приезжал, в ногах валялся, прощения просил, да только не верю ему. Ни капельки не верю.

— Чего так?

— Потому что дом у него забрать пригрозила, — переводит на меня тяжёлый взгляд, а до меня постепенно доходит смысл её слов. — Вот и заёрзал тощей задницей, боится на улице остаться, идиота кусок.

Дом свой — просторный, благоустроенный — они покупали на деньги, подаренные Асиными родителями. И ремонт, и мебель, и краны с унитазом — всё было за их счёт, но Анастасия никогда об этом не напоминала мужу, считая, что в семье всё общее, а главное в этой жизни — любовь. Но сейчас, глядя в горящие глаза подруги, видя сжатый в прямую тонкую линию рот и лихорадочный румянец на щеках понимаю, что она в корне изменила своё мнение.