В дальних плаваниях и полетах

Вытащив из кармана длинные полоски бумаги, он уселся в кресле и обвел всех решительным взглядом:

— Несомненно, что Фэрбенкс становится главной базой авиационных линий через Северный полюс. Что же следует предпринять нашим деловым кругам, торговой палате? Ваше мнение, мистер Белиакоу, мистер Кватт?..

Не дожидаясь ответа, редактор что-то торопливо записал и вскочил:

— Джентльмены, мы — свидетели исторических событий! Открыт воздушный путь через полюс. Года через два-три Фэрбенкс превратится в самый важный узел арктических авиалиний. Отсюда пойдут самолеты в крупнейшие центры Европы и Азии… Сейчас невозможно даже представить себе всю грандиозность этого бизнеса!.. Я счастлив, что вы разделяете мое мнение, — неожиданно закончил Старый Чарли.

— Мне кажется, мистер Сеттльмайер, что вы слишком торопитесь, — возразил Беляков. — Потребуются годы, чтобы установить регулярное сообщение через Арктику. Кроме того, не следует, сэр, приписывать другим собственные предположения…

Редактор подскочил к Белякову и ухватился за пуговицу его пиджака:

— Абсолютно реальный бизнес! В такое солидное предприятие деловые люди Фэрбенкса охотно вложат капитал.

— Старый Чарли больше половины жизни провел на Аляске, он патриот нашего города, — заметил президент.

— Часто вы бываете в Штатах? — обратился к редактору Михаил Васильевич.

Сеттльмайер поднял вверх указательный палец.

— Один раз ездил в Сан-Франциско, давно это было — лет тридцать назад. Прожил полмесяца, потянуло обратно на Север — видимо, отвык от больших городов. Впрочем, побеседуйте с нашими пионерами, они тоже скажут, что нет ничего лучшего, чем долина Юкона или Тананы…

Визитеры снова заговорили о прогрессе авиации, вспомнили советских исследователей и летчиков. Фэрбенкс встречал Шмидта и Ушакова, побывали здесь Леваневский и Левченко, дважды посетил этот город Маврикий Слепнев.

— А что делает сейчас Морис Слепнев? — спросил редактор. — Не собирается ли опять навестить нас? Всем он пришелся по душе — такой приятный, общительный, веселый…

Наутро в «пейпере» появилась редакционная статья, предвещающая, что не позже 1940 года Фэрбенкс станет авиационным центром международного значения. На американском Севере, по утверждению редактора, близилась эпоха, перед которой должны были померкнуть времена «золотой горячки».

Рисуя соблазнительные перспективы, Старый Чарли не только преподносил горожанам сенсацию, но и прямо вел их к решению: надо приобретать свободные земельные участки. Если бы обыватели клюнули на эту приманку, у Сеттльмайера и Бабби, владевших изрядными участками, значительно возросли бы личные банковские счета.

Старый Чарли позаботился также о паблисити в отношении московских гостей. Злоупотребляя восклицательными знаками, он писал: «Золотое сердце Аляски привлекает деловых людей и путешественников из всех частей земного шара! Вслед за выдающимся московским метеорологом в Фэрбенкс прилетел специальный корреспондент самой распространенной и влиятельной советской газеты!..» Под рубрикой «Городские новости» редактор извещал: известный кулинар ресторана «Мадл» мосье Пипу в честь русских гостей готовит в субботу «спешиэл рашен диннер».

Сеттльмайер лично явился, чтобы напомнить о предстоящем событии, и всячески расхваливал достоинства «Мадл»: «Вкусно, недорого, первоклассный сервис!»

После знакомства с кюртцерским гидропланом слово «первоклассный» не только утратило для меня обычный смысл, но и настораживало. Все же мы с Михаилом Васильевичем решили отведать «специальный русский обед».

У входа в «Мадл» висел плакатик: «Если вы не будете здесь есть, то мы будем голодать». Растроганные воззванием ресторатора, мы вошли в зал. Подали «спешиэл рашен диннер» — смесь из борща, картофеля и перловки, сдобренную чудовищными дозами томата и перца. Мы заверили мосье Пипу, что такого блюда никогда еще не ели, и это была святая правда. Кулинар расплылся… Между прочим, над столиками свисают печатные напоминания: «Если вам здесь нравится, скажите об этом всем. Если вам не нравится, скажите только нам!»

Беляков спал. Я продолжал писать:

«Дивная августовская ночь. Звездное небо, тепло… Такие ночи бывают у нас в средней полосе — где-нибудь под Вышним Волочком, Рузой, Тарусой… А ведь мы находимся как раз в противоположной точке земного шара, разница во времени — двенадцать часов.

В открытое окно доносится глухой гул, обрывки музыки. Под воскресенье съехались из окрестностей, заполнили таверны и бары лихие потомки пионеров в широкополых шляпах, с десятизарядными кольтами в кобурах, болтающихся на поясном ремне. Кажется, будто собрались статисты для очередного ковбойского фильма — с погонями, убийствами, похищениями и стрельбой, как на артиллерийском полигоне».

ГЕРОЙ РОМАНА

Нас навестил высокий, широкоплечий, атлетического сложения человек. На нем была шерстяная вылинявшая фуфайка, дешевые черные брюки, штиблеты с толстенными подошвами. Он снял кепку, открыв копну темно-русых, изрядно тронутых сединой волос. Гость немного прихрамывал.

— Здравствуйте, многоуважаемые земляки! — заговорил он на превосходном, с едва заметным акцентом русском языке. — Иван Вилькович я, по-здешнему Джон Беннет.

Трудную и пеструю жизнь прожил этот одинокий пятидесятитрехлетний человек. В юности Вилькович эмигрировал из Гродненской губернии в Америку; подобно тысячам соотечественников, он поддался уговорам вербовщика, сулившего райскую жизнь обездоленным украинским, польским, белорусским крестьянам и батракам. Неугомонный, преследуемый неудачами, Беннет сменил множество профессий. Асфальтировал улицы в Лос-Анджелесе. Служил конюхом на ипподроме. Расклеивал афиши. Нанялся матросом на китобойное судно. Строил железную дорогу из Скагуэя в Белую Лошадь. На полтора года продался в рабство южноамериканскому плантатору. Пикетировал доки Вальпараисо во время забастовки грузчиков. Занялся старательством у Полярного круга и, конечно, прогорел. Чтобы выплатить долги, заготовлял дрова в Канаде. Помогал бармену в Номе. Подметал улицы, был каюром, проводником туристов…

— Нужда заставляла браться за такое, что и вспоминать совестно, — сказал наш гость. — Но всегда оставался честным человеком и милостыни не просил…

— Удивительно, что вы так хорошо владеете родной речью, — заметил Беляков.

— Язык матери негоже забывать, — с достоинством ответил Беннет. — Много русских людей в разных странах рассеяно — где только не встречал я земляков! Даже на кофейной плантации в Бразилии. И разговор у нас всегда был родной, русский… Еще, скажу вам, большой я охотник до романов, книжки российские старался где придется добывать — в той же Канаде, в Чили, Перу… У наших русских матросов выпрашивал в портах. А когда в Джуно попал, наведывался к православному священнику Кашеварову — большущая у него библиотека! Может, слышали о нем? Образованный человек, из старейшей российской фамилии… В Ситке, Сьюарде, Анкоредже, Номе тоже есть с кем на родном языке потолковать. Разговор у здешних россиян особый, старинный какой-то, да и песни со времен Адама. Газеты русские я и сейчас читаю, беру у Элии Абрамовича с «Голденстрима» — получает он «Правду», «Большевик» и «Крокодил». Больше трех недель из Москвы идут, а зимой, бывает, около месяца.

Судьба основательно потрепала, но не сломила Беннета. Настойчивый и упрямый, он не терял надежды, что рано или поздно поймает увертливую и капризную птицу счастья, но она витала где-то далеко.

— Один раз только рядом показалась, да вскорости и упорхнула, — усмехнулся Беннет.

Тысячи километров исколесил и исходил он от Аргентины до Берингова пролива. Кочевая жизнь осточертела. Ему было уже под пятьдесят, хотелось зажить оседло. Как раз подвернулась работа на прииске «Голденстрим» — «Золотой поток», близ Фэрбенкса. Кончилась нужда! Он даже откладывал понемногу на «черный день».