В долине солнца

– Если бы. В живых осталось всего с дюжину.

– Им когда-нибудь выдвигали обвинения?

– Черт. Думаешь, они это признали бы по своей воле?

Ридер ничего не ответил.

– Год и семь без всякого командования. Только чокнутый поджигатель и идиоты, которые за ним последовали. – Фуллер покачал головой. – Я тебе так скажу: после того как я об этом услышал, во мне не осталось воли выступать в их защиту. Их можно было только судить. – Он швырнул бутылку в холодильник. – Еще хочешь?

– Да можно.

– Конни тебе пить особо не дает?

– Насколько это возможно. – Ридер взял пиво и сделал глоток.

Фуллер снова уселся в тени навеса.

Откуда-то с залива донесся шум мотора, смех.

Ридер потянулся в карман брюк и, достав фотокопию наброска Сесила, вручил ее Фуллеру. Тот сел и присмотрелся к рисунку.

– У твоих друзей есть доступ к опечатанным записям, – сказал Ридер. – К таким вещам, которые, если о них спросить, вероятно, сгорели в том пожаре в Сент-Луисе еще в семьдесят третьем.

– Тебе нужно имя, – сказал Фуллер.

– Нужно. У меня есть только три буквы. Т, Р, Е. Скорее всего, начало имени.

Фуллер вздохнул. Затем провел рукой по седым волосам, которые слиплись во влажном воздухе.

– Они неспроста это все опечатали, Джон. Это из того ряда, что я никогда не скажу жене, что спал с той девахой постарше в Темпе, Аризона. Помнишь ее?

– Помню.

– Секреты не выдают, потому что они делают людям больно.

– Той девахе, с которой ты согрешил, было сколько? Двадцать семь, двадцать восемь?

– И что?

– Этим девушкам примерно столько же. Примерно столько же, сколько могло быть моей дочери, если бы она родилась.

– Вы с Конни так от этого и не оправились, правда? – спросил Фуллер.

– Не уходи от темы, – сказал Ридер. – К тому же подобная потеря не калечит. Она становится частью того, кто ты есть. – Он отпил пива. – И делает тебя сильнее, – добавил он. Потом помедлил и глотнул еще.

– Прости, Джон, я не хотел…

Ридер отмахнулся.

– Правда в том, друг мой, что я был бы только рад иметь роскошь настолько разочароваться, чтобы вывезти жену из залива Галвестон и выйти из борьбы, предоставив ее другим. Чаще всего я просыпаюсь с мыслью, будто когда-нибудь случится нечто, чему я не смогу противостоять, и думаю: может, этот день настал?

Фуллер минуту пристально смотрел на Ридера. Затем взял удилище и вышел к корме, где забросил его в воду. Вскоре смотал его и, обернувшись через плечо, переспросил:

– Т-Р-Е?

– Либо фамилия, либо имя.

– Только имя?

– Только имя.

Фуллер снова забросил удилище.

Ридер наблюдал за тем, как тонкая леска сверкает на солнце, будто паутинка.

– Ты же знаешь, я всегда рад тебя видеть, дружище, – сказал Фуллер. – Правда.

Время заката. Работу Тревис еще не начинал. Он сидел в кафе, перед ним остывали две куриные ножки и порция картофельного пюре. Ножки истекали жиром, а на пюре затягивалась белая подливка. Тревис ковырял все это вилкой, думая о том, что в нем уже не осталось крови, которая сочилась бы из раны. Он сидел без своих повязок, как и в прошлые две ночи. Лоскуты его футболки были выстираны и сохли на веревочках в кемпере, как вяленое мясо. Руки, ноги, голова и спина одеревенели, все тело ослабло от голода. Ремень на нем был затянут на два отверстия туже, а шляпа сидела на голове, будто ведро. Сухая кожа шелушилась, нижняя губа растрескалась. Все тело чесалось. Он проспал целый день и проснулся изможденным. Он не видел мальчика весь вечер и подозревал, по молчанию женщины, что они с Сэнди все еще были в ссоре.

Закончив переворачивать стулья, Гаскин подошла и подсела к нему за стол.

– У вас болезненный вид, – заявила она ему. – Как у человека, который потерян, и уже не первую неделю. – Она кивнула на дверь гаража, за которой простиралась пустынная ночь.

Тревис подумал, что она сегодня выглядела на десятки лет старше, чем была на самом деле. Она напоминала ему женщин с обложек пыльных журналов.

– Мой сын вчера набедокурил, – сказала она. Она говорила твердо, смотря ему в глаза, отчего ему пришлось опустить глаза в тарелку, к которой он не притронулся. – Он говорит, вы показали ему, как сделать так, чтобы тому мальчику хотелось умереть. Это правда?

От ее тона Тревис сам почувствовал себя ребенком.

– У вашего мальчика трудный период, – только и ответил он.

– Трудный. У нас обоих. Но сделав другим больно, нам самим легче не станет. Что это вообще такое – учить мальчика, как сделать, чтобы другому захотелось умереть?

– Нам всем приходится этого хотеть, так или иначе.

У нее заблестели глаза, и она их вытерла.

Тревис положил вилку и встал, громко и небрежно царапнув ножкой стула по полу. Взяв в руку шляпу, сказал:

– Мой старик никогда не давал мне советов. Зря я подумал, что мог дать их вашему сыну.

Гаскин тоже встала из-за стола и, оказавшись к Тревису лицом к лицу, ответила:

– Я понимаю, чего вы хотели добиться. Но это не наш метод.

Унесла его тарелку с вилкой на кухню, и он услышал, как она выбросила его еду в мусор.

Тревис на миг представил, как идет туда к ней. Прикасается к ней. Хватает ее за плечо прямо на месте, яростно царапает, чувствуя мягкую ткань ее платья, с рисунком крошечных гроздей сиреневых цветов, давно выцветшим от стирки и солнечного света. Это как дотронуться до гладкого камня в реке, подумал он. Приятно и жестко. Но когда он представил, как его пальцы смыкаются вокруг нежного тепла ее сердца, проникающего сквозь ткань, подобно тому приятному теплу, что исходит от летней травы, он почувствовал, что его рот наполнился слюной, и он вспомнил ощущение, как у него под ладонью стучало кроличье сердечко. Тревис увидел то, что он…

мы

…сделал бы с этой женщиной, это был целый поток ужасов.

Тревис прижал руку к животу и отступил на шаг, затем отвернулся и быстро вышел из кафе в темноту.

Он выхватил из зажима список заданий на вечер и спустился по настилу к самому дальнему сараю, вошел с помощью мастер-ключа и сел на кровати. Первым на клочке бумаги был указан туалет в этой комнате, в котором уже много лет не работает смыв.

Тревис смял бумагу и швырнул ее на пол.

Затем поднял глаза и увидел свое отражение в зеркале над комодом.

В темноте комнаты на него пристально смотрело существо с желтыми глазами.

– Не бойся, – сказала Рю. Сегодня ее голос не был мягким и приятным, больше напоминая шуршание трущихся друг о друга камней.

Ее отражение он тоже увидел. Будто темное существо, расправляющее бесформенные крылья, она села позади него на колени и обняла. Тревис знал, конечно, что на самом деле ее рядом не было. Все эти долгие дни и голодные ночи Рю лежала, сжавшись, в шкафчике под спальной полкой. Следила за ним, будто зверь, из теней, умоляющими кукольными глазами. Вся ее кровь влилась в него, точно рой пчел, выкуренный из улья в банку без воздуха, и теперь эта кровь вновь умирала в нем от желания получить еще. Она медленно, вяло текла по его венам. Он это чувствовал.

– Ты знаешь, как быть тем, кто ты есть.

Он подумал о мясе на прилавке в магазине. Он облизнул губы сухим, распухшим языком. Почувствовал, как зубы шатались в своих гнездах.

– Скоро будешь, любимый.

Он сунул два пальца в рот и, ухватившись за зуб, вытащил его из десны. Он вышел легко, как выкрученный шуруп.

– Да, – сказала она.

Он поднес зуб к свету натриевой лампы, который лился сквозь окно. Вспомнил, как мальчишкой плавал в реке Бразос и потерял зуб тогда в отцовской лодке – просто вытащил его изо рта после того, как откусил яблоко. Тот зуб, который он держал сейчас, вырос на его месте. Вместо воды в Бразосе, в его воспоминании, текла кровь, и на поверхности плавала мертвая серебристая рыба. Он спрыгнул за борт и нырнул на глубину. Вода была черная, густая. Он открыл рот в темноте и стал ее глотать. И глотал, пока кровь не заполнила все легкие.