– Джорджоне поймал одну очень странную вещь, – продолжал видимо знаток. – Это непроизвольное, чисто женское и даже игривое движение пальцев, покоящихся на страшном оружии. Она сама не замечает своего жеста. Она спокойна. О чем она думает?
– На первом плане левая рука! – только сумел я заметить. – Ее правая рука почти спрятана, по сравнению с левой…
– Да, конечно. И вы говорили, что эта деталь, почти спрятанная, вдруг переворачивает композицию? Ошибаетесь. Это точка начала новых искусств. Мы не знаем, о чем она думает! Ее безымянный палец вдруг переворачивает весь мир. И она даже не замечает своего жеста.
Это было уже совсем слишком.
– Кстати, – продолжал он. – Голова Олоферна тоже спрятана, хотя к ней сходятся все линии движения. Джорджоне не дожил до следующего
этапа живописи – барокко, – который просто упивался жестокостью. Как они смаковали этот сюжет – вспомните их картины, как они любовались кровью на все лады. А Джорджоне нас мирит. Мертвая голова у него такая, как будто герой спит себе мирно.
Я не знал, что сказать.
– Да вы не волнуйтесь, – добавил знаток. – Подумайте: посреди беспощадного мира и божественной ласки – ее враг умер в самом счастливом сне, не увидев приближения смерти. Нам с вами это не суждено.
И тут же из глубины помещения выявился второй знаток. Он мне выглядел плохо, как-то искусственно. Похож на ворона, что ли.
– Какая пустая фантазия! – гаркнул он браво. – О чем Джорджоне думал, а? Бросьте-ка. Мысль гения известна до рубежа, который он поставил для нее своей композицией, и больше ничего нет. Ничего не выдумаете! Есть анализ картины, ее фабулы и ее создания. Все. А вы тут фантазию философскую расфуфыриваете. Бросьте-ка.
– Нет, – пробормотал я. – Кисть гения преодолевает рубеж, поставленный его мыслью…
– Да! – воскликнул первый знаток. – На рубеже мысли гения мы стоим теперь и строим наши воздушные замки и философии. Произведение живет, пока мы все, волнуясь, интерпретируем его для себя. Я настаиваю.
– Иллюзия-с – отрезал ворон. – Вы о том, чего нет? Произведение прекрасно, превосходно, проснитесь, профессионально проникнитесь! Оцените цельные пропорции композиции. Изучите ритм и идеи линий, изгибы и извивы изумительные! А вы свою иллюзию любимую юную только тут тараторите-то.
И я запутался окончательно. С тех пор я вообще молчу. И все же.
Еще раз. Встаньте перед Юдифью и переведите взгляд – медленно – с ее ступни на ее лицо.
Она немного двигается.
А как ваш взгляд переходит при этом – через левую руку ее или правую – мне больше не интересно.
Рина Пронина
г. Москва
Родилась и живет в Москве. Публиковалась в журнале «Новая литература» и в составе сборника «Времени тонкая тень»
(АЖЛ, том 8).
Из интервью с автором:
Стремлюсь писать впечатлениями, атмосферами, чувственными образами. Мои стихи – это поэзия мелочей, за которые цепляется взгляд, когда впервые входишь в комнату.
«Быть норкой мыши на поле битвы…»
Быть норкой мыши на поле битвы;Быть хлебом, брошенным голубям.Быть не молящимся – быть молитвойБез слов, прочитанной про себя.Письма, спасенного из камина,Быть парой сбивчивых кратких фраз;Быть незаметным пучком морщинокВокруг прикрытых усталых глаз.Быть самым первым сбежавшим гостем,Сидевшим с рыбками в уголке,И самой нижней насечкой с ростомНа облупившемся косяке.
«Ты хотел меня видеть, похоже…»
Ты хотел меня видеть, похоже,И поэтому нервный и злой.Я исчезну в пустынной прихожей,Чтоб запомнить, как было одной.Жаль, такие, как ты, не танцуютИ не пишут, дразня, ерунды.Чей-то прадед с портрета, бликуя, Улыбается мне с высоты.Час молчания перед уходомБыл счастливейшим в этом году.Я уйду и запомню свободу.Напиши мне, когда я уйду.Напиши мне, что злишься от шума,Глупых шуток и боли в висках;Если больше не сможешь придумать,Напиши все на трех языках.Ты в западне, ты прижат турникетом,Ты прикоснулся к ножу,Но не целуй меня как сигарету, —Я тебе не наврежу.Милый и слабый, ты бросить не можешьИ на меня не смотреть:Ты из молчания, мяса и кожи,Из
никотина на треть.Ну и молчи. Синяки пожелтели,Голос надорванный сшит,Шумное сердце в прокуренном телеВместо тебя говорит.Это безмолвие – ссохшийся панцирь —Будешь смешно волочить.Спорим, что я перестану смеяться,Если ты бросишь курить?
«Ты принес на пальто затихающий город…»
Ты принес на пальто затихающий город,Двор-колодец с чернеющей крышей без звезд,Лед залива, что пасмурным утром был вспорот,Шерсть собаки и сильный мороз.Заскочил посмотреть, как актер до началаСмотрит в зал из пронизанных пылью кулис,И со смехом сказал, чтобы я пересталаПо-московски сбегать с эскалаторов вниз.Если в нашем подъезде погладил собаку,Вымой руки теперь, – она точно больна.Может быть, я взгляну, как размыт полумракомТы – фигура, ты – форма, прямая спина.И рука моя, сжавшая ключ, на прощаньеСразу стала, чуть дрогнув, крепка и тепла.В сотнях месяцев собственных воспоминанийЯ такой, как сейчас, никогда не была.
«Она не оставит в покое…»
Она не оставит в покоеМеня. Под крахмальным шитьемЖмет сердце как будто незлое,И ты здесь уже ни при чем.Твоя к ней любовь – в крошках хлеба,Неубранная простыня —Сейчас с распалившимся небомПолзет и ползет на меня.Я эту любовь ненавижу,Мне страшно представить ее.Не стать бы скелетом под крышей,Обвитым веревкой с бельем.Шаг, два по замшелым ступеням;Пыль в туфле – от пятки к носку.Не телом распухнувшим в СенеДоплыть бы, прибившись к песку.Твоя к ней любовь, как бродяга,Трусящий за мной под дождем,Гнетет все сильней с каждым шагом,И ты здесь уже ни при чем.
«Я стала делать то, что не хочу…»
Я стала делать то, что не хочу,ОпятьИ плачу поздно вечером чуть-чуть,Чтоб не хотеть гулять.А я гуляла в центре под дождемС чужим зонтом в руке;Мой город был совсем как люди в нем —Угрюм и налегке.Как в старом фильме, сверху фонариЧуть тлели в дыме туч,Карманы согревали и внутриЛишь ключ.Луна смотрела этот фильм сквозь дым,Бела.Тогда мой город не бывал цветным,Я тоже не была.
«Снег лежит на траве вдоль тропы, невесомый…»
Снег лежит на траве вдоль тропы, невесомый, —Молодая, как час, бирюза.По хрустящему гравию следуя к дому,Я без страха закрыла глаза.Все в конверте с подплавленной бурой печатьюТо, что помню, строка на строке:Помню кедры и ветер, играющий платьем,И в гостиной пронзительный скрип половицы,Как дорожки в саду, мне знаком.Расскажи же, когда ты решил поселитьсяНа одном этаже с мясником?Нелегко перебить сожаленьем и элемПривкус потроха и имбиря,Так смахни резаком с потолка и постелиПрошлогоднюю пыль января.