В движении вечном

В ответ тот только усмехался, посмеивался с его детской наивности:

– - А кто?.. И кто не хотел бы вот так, поди-ка, спроси у любого. Только знаешь, дружок, ведь не обязательно в спорте, в жизни нашей также частенько совсем по-другому выходит. Вот дали мне, к примеру, эту смешную сотнягу на жизнь, и тяни с ней как знаешь! А сколько: год-два или до пенсии самой ведь не сказали. И ты тоже не думай, кончишь институт, сядешь на оклад и... Так что, пора привыкать. Самое время тебе привыкать, если жить на этом свете хочешь.

– - А если я не могу?

– - Х-ха! -- хохотнул в ответ коротко тренер. -- Через твое "не могу", дружок, можно переступить как через порог.

И, повертевши еще какое-то время коротеньким густоволосым чубом, он посерьезнел снова. Далее говорил опять деловито:

– - Ты вот что, Игнат, лучше меня послушай. У нас с тобой целое лето впереди, уйма времени.. Общей физухи добавим, плавать начнем обязательно. Короче, как работнём на жарком солнышке, себя не узнаешь!

Он говорил о скорых каникулах, о лучистой солнечной благодати, как о естественном незаменимом подспорье в деле спортивного роста, говорил о витаминах в фруктовых садах. "Что ж, за три вольных, солнечных месяца можно и впрямь сделать очень много, -- согласился Игнат с ним в итоге.

Однако как раз незадолго до лета, в конце мая... Она!

Она была стройна и голубоглаза, она была эффектная блондинка, ей было немногим за двадцать, она также молодой специалисткой прибыла в поселок преподавать фортепиано в детской музыкальной школе.

Это внезапное знакомство оказалось по-настоящему фатальным. За целое лето, за все то небывало благодатное солнечное лето Игнат лишь единственный раз и повстречал своего тренера, да и то совершенно случайно. В кирзовых сапогах, в заляпанном краской, затрепанном старом свитере, с рабочим мастерком в руке тот теперь был полностью занят капитальным ремонтом своей, но уже отнюдь не холостяцкой комнатки в общежитии.

– - Вот видишь, дружок, как оно в жизни случается, -- отведя взгляд в сторону, одно только выговорил тренер как-то растерянно.

Растерянно и виновато в тоже время, словно оправдываясь тем самым одновременно и за внезапный "хомут на шею до тридцати", и за "как работнём, так себя не узнаешь!"

Он, конечно же, думал, что Игнат в обиде большой, но это было не так. Это было совершенно не так, ведь это было и его лето... Это было его то самое бирюзовое лето.

Да и выбор, выбор окончательный был уже сделан. А спорт... Игнат вообще не рассматривал спорт, как нечто такое, чему стоит посвятить свою жизнь. На вдохновляющем взлете обманчивых грез, он лишь хотел восхитить этот мир как бы вмимоходь, не уходя от прямой магистрали, солнечным зайчиком "запросто" вспрыгнуть на высший спортивный олимп.

2

Фантастика

В детстве Игнат любил, когда отец подбрасывал его "в гору". Сильные ловкие руки подбрасывали под потолок, дощатый, окрашенный небесной голубизны краской, а так хотелось еще выше... И когда однажды в классе писали сочинение на тему "Кем быть?" -- Игнат написал, что мечтает покорить небо.

Он писал про ослепительную бездну небесного полушария-купола, вальяжно роскошную синь без конца, причудливые танцы белоснежных пушистых громадин. Про утренний дымчатый свет на краях, про далекие звезды, про цветистую нежно раскрасавицу-радугу, до которой так хочется дотронуться руками, и, конечно же, что взлетит выше всех... Даже учительница зачитала его работу всему классу.

Тогда в раннем детстве Игнату казалось, что все необозримое количество людских профессий и занятий можно разделить только на два вида: романтические и неромантические. И привлекали его исключительно первые. В самом деле, он даже представить себе не мог, как это можно всю сознательную взрослую жизнь изо дня в день заниматься одним и тем же. Прибирать, например, с первобытной метлой один и тот же, наскучивший до смерти маленький дворик, или стоять у фабричного станка, вытачивать по шаблону одну и ту же примитивную деталь. Учителя в школе твердили: "В нашей стране всякий труд почетен!" -- возможно, это было и так, но вот чтобы самому... Тут у Игната тотчас и невольно возникала невыносимая ассоциация с помещением душным и тесным, окна и двери в котором забиты накрепко, наглухо, навсегда.

Пожалуй, только продавцам в магазине, представителям профессии явно неромантичной, он немножко завидовал поначалу, да и то лишь до тех пор, пока в детской наивности думал, что все за торговым прилавком его -- продавца собственное.

Вообще-то, с самого начала он мог насчитать очень немного по-настоящему интересных профессий. Но даже из них многие со временем постепенно теряли в глазах ореол настоящей романтики. Так, к примеру, те роскошные яркие картины, что заняли вдохновенно и красочно не одну полосатую страничку в его давнем школьном сочинении превратились в итоге в бескрайний арктический пейзаж, ослепительный, белоснежный, но... и бесконечно однообразный.

Что, что там за облаками нынче увидишь "такое"? -- захватывающее дух, невообразимое, по-настоящему удивительное и загадочное. То, что никто и никогда еще не видел.

Быть путешественником?

Но эпоха великих географических открытий давно канула влету, новых крупных terra inkognita на его родной планете просто не осталось. А что нынче откроешь где-нибудь на мизерном, забытом Богом, коралловом островке посреди океана? Червячка неизвестного, инфузорию новую, травинку ничтожную, что и в микроскоп-то едва углядишь. Этим человечество также не удивишь, здесь также давным-давно пришло время рутинной черновой работы.

Все более будничными становились с каждым разом и космические орбитальные витки вокруг Земли. Тем, кто мечтал стать космонавтом, Игнат говорил:

– - Гагариным ты все равно уже не станешь, а накинь годков с десять -- и что трамвайный вагончик будут по кругу гонять.

– - А на Марс, Венеру?

– - Ну и что? И что там отыщешь, кроме каких-нибудь инфузорий?.. Так зачем далёко мучиться, вон, погляди сколько лужиц за Неманом.

Говоря это, Игнат улыбался шутливо. И вдруг становясь в одно мгновение серьезным, говорил уже возвышенно, строго:

– - Туманность Андромеды, созвездие Кентавра!.. или хотя бы до тау-Кита добраться.

Там, только там -- считал он теперь, на бесчисленных планетах иных звездных систем наверняка затаилось "оно". Оно, по-настоящему удивительное, пускай и невообразимо ужасное, таящее смертельную опасность, но действительно "то"... То, что никто и никогда еще не видел.

Только там теперь ему грезилась подлинно романтика и цель высокая, цель подлинно грандиозная, которой действительно стоило посвятить свою жизнь.