В движении вечном

– - А к нам, между прочим, вчера из ректората ш-шах проверочка! -- это уже Борька с ехидцей бросает, худощавый очкарик, прилежный обязательный студент.

И, выждав для большего эффекта коротенькую паузу, добавляет выразительней с той же ехидной усмешечкой:

– - Говорят, теперь всем сачкам железно степуху порежут.

Леденящая тревога разрывает мгновенно душу -- Игнат, конечно же, слышит, хоть и кажется безмятежно спящим. "Время, время, вставай!" -- мельтешит лишь одно сквозь властительную сонную полудрему, и наряду с этим в унисон наркотический: "Сейчас, сейчас, я сейчас обязательно встану, только еще... только еще хоть минуточку!"

И вдруг снова обрыв, снова беспамятство полное, сладостное... И пробуждение снова, но теперь уже ясное, бодрое.

Яркое полуденное солнце теперь безжалостно жарит сквозь оконный проем в соседнюю стену. На внешнем подоконнике, похрустывая тонкой жестью, урча важно, похаживает толстый сизый голубь. На недалекой домовой стройке гулко бухает механический тяжкий молот, вбивая в песчаный котлован бетонные крепкие сваи. В самой же комнатке теперь тихо, безлюдно. Маленький столик посередине, на нем брошены впопыхах электрический чайник, пустые граненые стаканы. У стен три небрежно заправленные кровати, узкие, панцирные под простенькими хлопчатыми покрывалами. У входных дверей деревянный встроенный антресольный шкафчик. На нем металлическими кнопками аккуратно приколото большое плакатное фото: юная знаменитая артистка на велосипедной утренней прогулке. На ней светлая маечка, белоснежные шортики, у нее длинные густые светлые волосы; улыбаясь лучисто, она словно излучает пленительный свет, она радуется жизни безмерно.

Только вот Игнату совсем нерадостно. Утренний разговор слышится снова и снова, отдаваясь внутри леденящей тревогой: "Вот, блин, опять проспал... Абзац полный, если и впрямь из ректората проверочка!"

По-сути, только это и тревожило. Пространства линейные и векторные, ряды, матрицы, коллинеарно, компланарно -- от этой дребедени нескончаемой голова пошла кругом с первой же лекции, а после того, как он еще и пропустил по безалаберности несколько, дребедень эта и вовсе превратилась в какое-то беспорядочное скопище невразумительных цифр, знаков и формул. А записывать за преподавателем чисто механически, как это делали другие студенты, Игнат считал и вовсе бессмысленным. Хоть даже Мишка рыжий (сам, между прочим, разгильдяй первостепенный, и как он только до третьего курса добрался!) по-приятельски так наставлял:

– - Ты конспект по-любому пиши. Пусть и не рубишь пока ни хрена, зато в сессию мигом поймешь, что такое конспект свой родной, своим родным почерком писанный.

И не только он, другие старшекурсники в один голос так говорили. И все равно, ну никак не мог Игнат тогда понять, какой смысл за преподавателем чисто по-обезьяньи копировать, ведь по любому предмету учебников разных в университетской библиотеке вон сколько!

"В сессию мигом поймешь..." Да хоть бы дожить до нее, до этой сессии, когда только за пропуски занятий уже в деканат вызывали. Прежний, привычный по школе "рациональный подход" к учебе дал полнейший стопор с первых студенческих дней: все эти пространства и матрицы, пси, лямбда и эпсилон нарастали стремительней с каждым днем, увлекая за собой катастрофически в какую-то бездонную пропасть сплошного непонимания.

Пожалуй, только одно сейчас обнадеживало. Точно таких же ротозеев праздных да разгильдяев-прогульщиков сколько захочешь, столько и найдешь сейчас в аудитории. Вон, парень из группы, Сережка Гончар. Рядом сидит и точно также глазами по аудиторной доске, значками и цифрами сплошь расписанной, оторопело ворочает: "И о чем они здесь говорят?"

Есть, впрочем, и другие на лекции. Два десятка девчонок, умниц старательных, и еще Лебединский Андрей. Этот парнишка тоже весь во внимании, да еще подсказывать умудряется что-то преподавателю. После школы, ровесник по возрасту, однако с залысинами; в овальных очках, серьезен и вдумчив, сейчас видно, что профессор будущий.

"А вот чего я здесь высиживаю? -- думалось Игнату почти с ужасом под слегка повизгивающие звуки мелка в розоватых пальчиках Галины Максимовны. -- Кажись, не проверяли бы, чего зря и таскаться! Пять лекций прошло, а уже темный лес, китайская грамота. А что же тогда через три месяца будет?

И, наконец, самое главное: "Это пяток лекций прошло, а когда целиком сорок пять намотается?.. А ведь ее, дребедень эту, и сдавать уже в первую сессию!"

Три экзамена через три месяца зимой предстоит, и "мат-ан", конечно же, вне конкуренции среди них. Как одолеть его, вымучить? На сей счет у Игната сейчас и представления малейшего не было.

Хорошо, хоть со вторым экзаменом дело куда проще смотрелось. "Механика", общей физики первый раздел. Здесь и по школьным урокам было знакомо очень многое да и о лекторе, будущем экзаменаторе шла что надо молва на физфаке: мол, дяденька свойский, двоек почти не ставит. И совсем уж в отраду был третий экзамен, он казался тогда Игнату и вовсе пустяшным.

– - С первого класса только и слышишь! -- не раз восклицал дружок Витька в своих знаменитых "бирюзовых" рассказах.

И в самом-то деле, где ни откроешь толстенный учебник по "Истории КПСС" (таково было название этого предмета), а все давно читано-перечитано по школьным учебникам истории и обществоведения. Хоть сейчас отвечай на многие вопросы без подготовки, хоть поднимай среди ночи. Наверняка здесь хоть три балла отломится, а это значит в прямом соответствии, что сразу не выгонят, и можно бороться. Вот если три завала подряд схлопотал, только тогда собирай документы на выход, такое здесь общее правило.

В общем, задачка пока до зимы дотянуть. А с математикой высшей... Жутко и думать, конечно, да ведь и многие старшекурсники поначалу точно также мытарились. Вон и Мишка рыжий рассказывал:

– - Тоже в начале дуб дубом сидел, а пересдавал сколько!

Ну и что?

Теперь вон на третьем курсе рыжий оболтус сражается, и все ему по фиг... Может и не страшен на деле сей черт?

Поживем, увидим.

2

"Утренняя дымка"

"История КПСС" как раз и была последней парой в этот обычный учебный день первого студенческого семестра. Читал этот предмет на потоке старичок-профессор, человек уникальный своим возрастом не только на их факультете. Никак не менее девяноста лет ему было, однако маленький и сухонький, прямой на удивление, он еще вполне орлом смотрелся, в особенности, когда в строгом темном костюме под галстуком с кожаной папкой подмышкой бодро шествовал по длинным факультетским коридорам. На его крупном с оригинальной остринкой носу неизменно громоздились огромные черные роговые очки с толстым двойным желтоватым стеклом; выступая заметно вперед, они придавали старичку-профессору несколько странный, по-птичьему хищноватый вид.

– - Зачем будущему ученому-физику такие предметы, как история, философия и прочая гуманитарщина? -- рассуждал Игнат тогда на полном серьезе, применяя и здесь привычный по школе "рациональный подход".

А потому и появлялся на лекциях по "ненужным" предметам только для того, чтобы на глазах у преподавателя засветиться, да еще когда предупреждал староста группы о возможной проверке. Вот и сегодня решил перед лекцией:

– - Ладно, посижу еще с часок, а на переменке по обстоятельствам гляну. Коли слишком много народу не смоется, тогда я и дерну спокойненько.

Читал старый профессор академично и скучно, хорошо поставленным за многие годы, слегка надтреснутым голосом. Но кое-что и весьма забавляло. Вероятно, лектору и самому внезапно наскучивало говорить изо дня в день одно и то же, и тогда он преображался мгновенно. Что служило исходным толчком к этому, сейчас трудно ответить, потому как происходила такая перемена всегда неожиданно для пребывающей в рассеянной полудреме студенческой аудитории, которая однако, также взбодрившись мгновенно, теперь уже слушала внимательно и с огромным удовольствием.