В горах Таврии

Я слушал комиссара и хорошо понимал, что пятый район находится в чрезвычайно сложном положении по сравнению с другими партизанскими районами Крыма.

— Мы частенько сравниваем наших людей с разведчиками, — продолжал Домнин. — Но когда командир посылает во вражеский тыл своих подчиненных, хотя бы на три дня, вся часть заботится о них. Если они, выполнив задание, возвращаются к своим, — это считается большим подвигом. Их радостно встречают, кормят, отводят в теплые землянки, о них говорят, их награждают. А у нас? Кругом враги, а награда — товарищеское спасибо. Мы сами себе врачи, сами и интенданты… Вот уже более ста дней в тылу врага, почти рядом с фронтом, без связи с Севастополем. Это разве не подвиг? Подвиг, и трудно повторимый. Только советским людям он под силу.

Домнин замолчал. Потом, как бы извиняясь, добавил:

— Я, кажется, тебя агитирую?!

— Это хороший разговор…

— Правильно, нужный. Ты молодой коммунист, в больших партизанских начальниках не ходил, да и не комиссарил. Нам сразу надо найти веру друг в друга. Найдем, командир?

— Найдем, комиссар…

Поднимаясь по крутой тропе, мы с комиссаром встретили деда Кравца. Он, размахивая руками, бежал к нам. Что там случилось?

— Товариши начальныкы, связь из Севастополя! Ей-богу! Прийшлы военный и гражданський, наш Якунин, той самый, шо фрицив на Чайном домике богато с пулемета положив, — выпалил одним духом старик.

Мы бросились бегом. У входа в землянку столкнулись с Калашниковым. Он кого-то ругал:

— Прислали людей, а радио нет!

— Не может быть?!

В землянке негде было повернуться.

Военный без петлиц с трудом сделал шаг в нашу сторону.

— Вы начальник района? Разрешите доложить: прибыла связь из Севастополя. Высадились в Голубом заливе с катера-охотника. Прошу, — протянул он мне два синих, запечатанных сургучом пакета: шифр и расписание работы радиостанции.

— А где же станция? Как вас зовут?

— Старший лейтенант Маркин, а рация… Погиб радист, погубил все, товарищ начальник. Нам сказали, у вас есть рация.

— Кто говорил? Где рация, батареи? — разволновался я. — Эх, какая была возможность установить связь с Севастополем!

Маркин с виноватым видом смотрел на нас.

— Как думаете возвращаться обратно и когда?

— Как и когда прикажете.

— А вы знаете, что линию фронта пройти невозможно?

— Пошлете, пойду и перейду, — твердо ответил Маркин.

Я поинтересовался, откуда у него такая уверенность.

— Мне не привыкать. Я уже трижды переходил.

Атмосфера немного разрядилась. Мы наперебой стали расспрашивать Маркина о Севастополе.

— Ну, как город? Все такой же крепкий?

— А как же! Правда, туговато пришлось нам в конце декабря. Очень уж враг нажимал. Но штурм с 17 декабря по 1 января мы выдержали, а потом сами ударили и даже отогнали гитлеровцев. Говорят, у них ранеными и убитыми более сорока тысяч… Ну, а теперь жизнь налаживается, — продолжал Маркин. — Сам читал объявления: "Жилуправлению требуются дворники". Трамвай ходит. Дома ремонтируют, все как полагается. Недавно московские артисты приезжали.

— А детей-то эвакуировали? Там мои ребятишки с женой остались, — встревоженно спросил радист Иванов.

Видно, вести из Севастополя его сильно волновали.

— Многих эвакуировали, но много еще и осталось. Недавно я с секретарем Крымского обкома зашел к полковнику, командиру морской бригады, а он пригласил нас на утренник в детский сад. Детишек там много, песни пели, хороводы водили, угощали нас. Одна беда — вода была плохая, чай грязноватый, да и суп с песочком… Немцы разрушили водопровод. Один малыш, лет пяти, подходит к полковнику: "Дядя, а дядя, ты самый большой начальник? Мне воды чистенькой хочется, такой, как мамка давала". Полковник поднял мальчика и долго смотрел ему в глаза… И дети все-таки дождались воды, чистой, свежей, горной.

Партизаны ловили каждое слово Маркина. Дед Кравец, пробившись поближе к столу, растроганно поддакивал.

— Как же воды достали? — спросил кто-то.

Оказывается, полковник собрал своих моряков и рассказал им о просьбе мальчика: "Ребятушки, из-за проклятых фашистов детишки помои пьют". На участке морской бригады, на передней линии фронта протекает горная речка Черная. Поздней ночью три матроса прикатили с речки бочку с водой почти на глазах у немцев. Конечно, началась перестрелка. Но все-таки моряки доставили воду в детский сад. Долго возились с ребятишками. Когда уходили, сказали:

— Пейте, ребята, это вода хорошая. Это очень дорогая вода, за нее много заплачено.

Наступило молчание…

— Вот видите, товарищи, какие люди защищают Севастополь! Их воля тверже самых современных оборонительных сооружений! — вырвалось у Виктора Домнина.

Каких только вопросов не задавали партизаны! Каждый справлялся даже о своих родных, как будто Маркин мог всех их знать.

Я познакомился со спутником Маркина.

— Разрешите представиться, Якунин, бывший командир группы Севастопольского отряда. Я в декабре месяце оторвался от своих и перешел линию фронта. Теперь — опять к вам.

— Тот самый, которого после боя у Чайного домика считали убитым? — протянул ему руку Домнин. — Секретарь Корабельного райкома партии?

— Он самый.

— Так это вы тогда из пулемета уложили столько фашистов? — вспомнил я рассказ деда Кравца об этом бое.

— Да, мы с товарищами.

— Что же думаете делать сейчас?

— Я в вашем распоряжении.

Деду Кравцу Маркин, видимо, очень понравился. Он слушал его внимательно, то и дело поддакивал и всячески старался чем-нибудь услужить.

Кравец искренно наслаждался постоянным общением с людьми. Возможно, прожив свыше тридцати лет в лесу, где ему приходилось больше иметь знакомство с деревьями, дед сейчас наверстывал упущенное.

Весь вечер Кравец не отходил от Маркина. Они даже спать улеглись вместе. Но дед очень хотел, чтобы все видели, как он близок с Маркиным. Стоило Маркину отойти, как дед кричал:

— Товарищ Маркин, ты нэ курнэш самосадку? Добрый табачок!

Новая землянка для штаба была готова. Домнин, Красников — теперь уже казначей района — и Иваненко поселились вместе. Маркин так и не расстался с дедом Кравцом.

Комиссар Виктор Домнин мне очень пришелся по душе. Он прост, всегда спокоен, рассудителен, поразительно скромен. Для него существуют только интересы дела.

Иваненко показался мне неприятной личностью. Я узнал, что до войны он был финансовым работником. Иваненко очень аккуратен. Готовясь ко сну, он медленно, какими-то канцелярскими движениями слишком белых для лесного жителя рук отстегивает командирский ремень с портупеями и, аккуратно сложив, кладет его рядом, стараясь никому не мешать. Спать ложится подальше от всех и долго лежит, бесцельно устремив куда-то взгляд. Лицо его ничего не выражает. Никогда не поймешь, как он воспринял ваши слова, ваш совет или приказ, доволен или нет, согласен или протестует.