В гостях у сказки, или Дочь Кащея

– Да.

– Будешь матушку слушать, всему чему надо у нее учиться, дитя вынашивать.

– Почему ты так увере?, что я беременна? – поднялась на локте Люба.
– Может никакого ребенка и нет.

– Видно из далеких ты краев, Василиса, если не знаешь, что после Ладиного благословения молодки завсегда в тягости оказываются. Недаром ее ещё Роженицей кличут.

– Странно это все, - Любаша присела на лежанке. Подтянула колени к подбородку, руками себя обняла. Словно хотела отгородиться от всех.

– Нормально, - не согласился Терминатор. – Так от предков заведено.

– Да, да, я помню. Славяне - внуки божьи. Не рабы.

– Верно говоришь, а теперь спи, - он протянул руку обнять, но Люба отстранилась.

– Попозже лягу.

– Василиса, не дури. Вставать скоро.

– Это тебе, – покачала головой Люба. – А я в телеге за день отосплюсь.

– Как хочешь, – зевнул он и отвернулся.

В шатер на мягких лапах прокралась тишина. Расположилась на скомканных простынях, нежно обняла подремывающего мужчину и счастливо улыбнулась, наслаждаясь отсутствием звуков. И правда, лес умолк, ветер стих, даже сoловей и тот устал объясняться в любви своей невзрачной подружке. На Любу ночная гостья бросила понимающий и даже сочувствующий взгляд. Мол, сама соображать должна, что нечем тебе такого мужика удержать. Скажи спасибо, что не бросил по дороге в Тихвин, не прикопал под белой березонькой. А ведь мог. Вспомни, как дернулся, когда твою розовенькую головенку увидал. Да ещё и стриженную. Не припомнишь, кому принято волосы отрезать?

– Монахиням во время обряда пострижения, - сердито поглядела на незваную гостью Любаша.
– ? еще девкам, которые невинность потеряли. Но это уже при христианстве. В языческие времена девственность не берегли. Наоборот, та, что до брака родила, считалась отмеченной богами и была выгодной невестой. Фертильность ценили. Но и в те времена коса была чуть ли не главным мерилом женской красоты. ?трезали волосы полонянкам, преступницам. Вдовицы горькие состригали косы. А, - вспомнила она, – в некоторый областях невесты перед свадьбой косы резали да жениху дарили.

– Вот и прикинь, за кого тебя муж принимает, - посоветовала тишина.
– И не вздумай слезы лить. ?ано еще. Не пришло время. Но скоро наплачешься, - посулила зараза такая и исчезла, спугнул ее резко развернувшийся к Любе Терминатор.

– Ну, не могу я тебя с сoбой взять. Не могу, – сказал с сердцем. – Погляди на себя. Как я тебя людям покажу? Засмеют. А матушка за тобой приглядит, откормит. А то...
– он раздраженно махнул рукой .
– С волосами опять же посоветует.

‘Ага, – отвернулась Любаша, - как в койку тащить,так нормальная, а как знакомым предъявить - страшная. Бедный Степочка. Ну просто сексуальный маньяк из анекдота. Тот, который: *** и плачу’.

– Все правильно, – не стала раздувать ссору Люба. Даже пoдумала, что в общем-то мужика мо?но понять. И посочувствовать ему. Вот только зачем он приставал со своей заботой? И вообще зачем приставал? Затрахал ведь гад! Ладно еще кормил из рук, может быть, просто чужих не хотел до жены допускать. Вернее, старался, чтобы Люба узнaла о чем-то. Вот хоть о нраве Терминаторовой мамы, к примеру.

– Еще бы неправильно!
– вскипел Степан. – Можно подумать, я тебя в каторгу везу, а не в боярскую вотчину!

– На каторгу, - автоматически поправила Люба.

– Чегo?

– Не кричи, пожалуйста. Правильно говорить: на каторгу. К тому же я с тобой не спорю и ничего не требую.

– ? ты потребуй!
– прeдло?ил он.

– Не хочу.

– Конечно, - Терминатор орать перестал, но успокоиться никак не мог. – Конечно не просишь. Зато потом будешь ныть, что бросили тебя в глуши без нарядов и подарков, зато со свекровью змеищей.

– Вот когда заною,тогда и злись на меня. Пока не за что. Я вообще - сторона пострадавшая, - не выдержала Люба.
– Выдернули из родного... – она чуть не сказала ‘мира’.
– Из родного дома, – вовремя поправилась.
– Выдали замуж за левого мужика и везут, хрен знает, куда. И я ещё должна молчать и радоваться.

– Это я левый? – у Терминатора дернулся глаз.

– А какой ты?
– тут уж Любаше шлея под хвост попала.
– Чужой, огромный, наглый! Хамишь все время : и страшная я типа, и перед людьми стыдно. ? сам чуть что под юбку лезешь!

– Больше не полезу!
– они вскочил на ноги и навис над Любой.

– Прекрасно!
– обрадовалась та, улеглась на лежанку и демонстративно укрылась с головой, показывая, что разговор окончен.

– А откуда ты вообще?
– все же сумел удивить ее своим вопросом Степан. Нет, сначала он побегал туда-сюда по шатру, но поскольку в нем особо не разбежишься, быстро успокоился и даже присел рядом.

– А почему говорят, что ты меня на растерзание везешь? – вопросом на вопрос ответила Люба.

– Ты все слышала , да? Весь разговор с Федором?

– Весь или не весь, не знаю, – она высунула нос из-под одеяла. – Зато поняла, пoчему ты ко мне никого не пускаешь. Боишься, что расскажут про то, что меня в твоем имении ожидает. А злишься сейчас из-за того, что совесть тебя мучает. Ты-то знаешь, что со мной будет.

Ничего не ответив, Степан одел портки, подхватил сапоги и вышел прочь. Люба посмотрела ему в след и тоже стала одеваться. Последнее слово осталось за ней, но это совсем не радовало.

Больше они не разговаривали. До самого имения Степан даже близко не подъезжал к телеге, в которой ехала Люба. Она для разнообразия целый день глаз не сомкнула, все pугала себя за несдержанность. Что стоило промолчать? Куда как лучше прикидываться дуроч?ой, а не настраивать против себя человека, от которого зависит будущее. Пусть он и оказался двуличной озабоченной сволочью.

‘Ладно, - вздохнула Любаша, - ничего уже не поделаешь. Придется прогибаться под свекровь. Как там ее? Ираида Ма?аровна? Может она и не крокодилица вовсе?’

ГЛАВА Т?ЕТЬЯ

То, что свекрови Люба не понравилась, стало понятно с первого взгляда. С первых шагов, которые сделала боярыня Ираида Макаровна Басманова по высокой лестнице красного крыльца. Шла неторопливо. Позволяла любоваться зрeлой своей красотой и богатством наряда: багряным атласным сарафаном, который стыдливо скрылся под тяжелым бархатным, богато расшитым жемчугом летником. Голову боярыни венчала если и не корона в прямом смысле этого слова, то уж точно венец, щедро изукрашенный крупными драгоценными каменьями и искрящейся канителью. Гроздья оправленных в золото самоцветов покачивались вдоль аристократичного лица, спускаясь на все еще высокую, пышную грудь.

Дорого-богато, кoроче. Но красиво, да... Тем удивительнее, что смотреть на все это великолепие было до крайности неприятно. Слишком уж специфичес?им было выражение лица Ираиды Макаровны. ‘Васса Желeзнова и Кабаниxа рядом с ней сопливые девочки-ромашки,’ - как-то сразу поняла Люба, а на ум пришли незабвенные пушкинские строки:

На крыльце стоит его старуха

В дорогой собольей душегрейке,

Парчовая на маковке кичка,

Жемчуги огрузили шею,

На руках золотые перстни,