В гостях у сказки, или Не царевна лягушка

— Нечего, — говорит, — всяким чиксам на царскую хазу соваться. Не по чину им в натуре. Клянусь парадным шлемом Локи.

— Чего? — оторопела дева.

— Того, — осклабился бесстыдник. — Парадным шлемом клянусь, кулема деревенская. Лосиными рогами изукрашенным. Усекла?

— Мама, — слабым голосом позвала девица.

— Рот закрой, живот простудишь, егтга, — посоветовал охальник и дверь перед самым Ульянкиным носом захлопнул.

Марья Афанасьевна, видя такое самоуправство, аж языка лишилась. Стоит, как рыба рот разевает, а сказать ничего не может.

— В горницу проходите, уважаемая, — осклабился домовой, — не заставляйте царевну дожидаться. Она у нас хоть и терпеливая, но такой шухер навести может, что мама не горюй. Раз и амбец всем. Жар-птица как никак. А вы на нее нахалок малолетних напускаете в натуре, наезжаете типа. Недальновидно это и незрело политически. Так что вы на меня понапрасну не зыркайте и ваще не гоните по беспределу.

Самое удивительное, что Марья Афанасьевна домового поняла. Пусть не дословно, пусть через пень-колоду, но общий смысл уловила. Потому скандал закатывать не стала — не время и не место.

— Благодарствуй, уважаемый, — поблагодарила вежливо. — Ты уж там присмотри за Ульянушкой моей, чтоб не учинила чего.

— Прослежу, — поклонился разрисованный, скрываясь из глаз, тут медведицу и накрыло: 'Это же тот самый ненормальный домовой царевны Любавы. Потап сказывал, что предан он ей аки пес цепной, любого и каждого за Кащееву дочку в клочки рвет/ 'Отец Велес, помоги моей неразумной доченьке, вразуми, дай целой- невредимой нонеча остаться, а уж там я ее вразумлю. Крапивой по мягкому месту. Чтоб не забывалась и семью не позорила/ — взмолилась медведица.

К сожалению, у нее были все основания для переживаний. Ульяна и в самом деле выросла слишком избалованной. Впрочем, такими были считай все оборотницы. Слишком мало их рождалось, слишком ценили их отцы, братья и потенциальные женихи. Матери, наученные горьким опытом семейной жизни, конечно, пьтались вложить в ветренные головки дочерей толику ума, но куда там… Молодухи были уверены в полной своей исключительности и с одинаковым презрением относились к увещеваниям родительниц, считая их отсталыми, глупыми и завистливыми.

Иные девки так впрямую и говорили. Мол, не указ вы нам. А потом, после свадьбы, впервые услышав требования мужа и примерив их на себя, со слезами вспоминали матерей. Да уж поздно. Деваться некуда, обратной дороги нет.

Марья Афанасьена в силу своего положения в долине как могла, боролась с такими порядками, но поддержки среди медведиц не находила. 'Пусть развлекутся девочки, покуда можно, — говорили ей. — Выйдут замуж, не до забав станет. Муж да хозяйство лучше нас жизни научат/

'Потому и уехал сыночек отсюда/ — вздохнула Марья Афанасьевна. 'Не по нраву ему такое. Не хочет Мишенька строптивицу сначала обихаживать, а после об колено ломать да порядка с уважением требовать. Оттого и ушел он от нас. И женщину себе взял человеческую. И он не вернется/ — со всей очевидностью поняла медведица. 'А это значит… Это значит../ — она неловко затопталась в сенях, не в силах принять правильное решение. Как поступить? Помочь Михайле и его избраннице или помешать? В первом случае сынок счастливым будет, но жить станет вдали от матери с отцом, забросит дела долины… 'А много ли он ими занимался? — задумалась женщина. — И захочет ли заниматься, оставшись без любимой? Не возненавидит ли не только жестокие, замшелые традиции, но и нас как их хранителей? И переживу ли я сыновнюю ненависть?' 'Нет уж, — решила она. — Не бывать такому. Помогу я Мишеньке, а там была ни была. Главное для матери — счастье детей. Другого не надобно/

Решение было принято. И так от этого стало хорошо да легко на сердце у Марьи Афанасьевны, что распрямила она плечи и заулыбалась, как улыбалась много лет назад, приведя в мир первенца, любимого своего Мишеньку, в крошечные руки которого положила свое сердце. Нет, дочь она тоже любила и даже очень сильно, но по-другому что ли. 'Не время для самокопания/ — опомнилась медведица и вошла, таки, в горницу, пора бьло поговорить об испьтаниях всерьез.

— Знаешь, Марья Афанасьевна мне понравилась, — прильнув к горячему словно печка оборотню, делилась Меланья. — Мудрая такая, понимающая, добрая. Мамой себя велела звать.

— Вот и хорошо, — обрадовался Михаила. — А то ведь волновался я, грешным делом. Аж поджилочки тряслись.

— Уж прям? — не поверила Малаша, даже приподнялась, чтобы заглянуть в любимое лицо.

— Точно тебе говорю, — потянулся за поцелуем мужчина. — Потому и потащил такую ораву с собой. Думаю, ни в жизнь Кащею да сродственничкам его не откажут в сватовстве. Не посмеют просто. Покривятся, но гонор свой поприжмут. Так и вышло. И отец доволен, и мама рада.

— А ежели не вышло бы по-твоему? — посмурнела Меланья. — Бросил бы меня?

— Глупости не говори, — у счастливого медведя даже разозлиться как следует не получилось. — Забрал бы тебя отсюда в Лукоморье да и всех делов. Жили бы как раньше, деток растили, радовались бы. Единственное, сюда хода бы не стало. Но ты, Малаша, дороже мне власти в общине.

— И ты мне всех дороже, — призналась она. — Словно нету никого вокруг. Один ты для меня, ненаглядный мой.

— Уж прям? — хитро прищурился медведь.

— Из мужиков ты единственный, хочешь побожусь? А так не одна я, конечно. Маша с Настей мне ближе сестер родных стали, трактир — домом обернулся, домовой дядькой сделался. Столько я с ними испытала. Ой… — она запнулась и прижала ладони к щекам. — Про испытания-то я тебе и не рассказала.

— Малаш, — взмолился оборотень, — в другой раз не охай так. У меня аж сердце зашлось, думал случилось что.

— Пустырничку попей, — посоветовала Меланья. — Говорят, способствует.

— Ну раз говорят, — смирился он. — Попью. А с испытаниями-то что выяснила?

— Угадали сестрички с ними. Все, по их словам, и получилось. Сперва надобно обед приготовить да не простой, а праздничный. На другой день предстоит пояс плести. Ты бусины достал?

— И бусины, и кожу, и шелк, — отчитался Михаила. — Уже передал Яге. Потрясающая женщина.

— Не то слово, — содрогнулась Малаша, вспомнив свою бытность лягушкой. — А третье испытание охотничье.

— Лось? — понятливо вздохнул Михайла, почувствовав, что слетела печать молчания. Это означало только одно: мать не стала скрьтничать и рассказала все, что знала про дурацкие испытания.

— Он самый, — нахмурилась Меланья. — Это же надо, такое испытание учудить, а? Матерому лосю рога обломать, додумались же извращенцы мохнатые.

— Самое плохое, что я ничем тебе помочь не смогу, сладкая, — пропустил извращенцев мимо ушей Михаила. — Следить за мной станут, глаз не спустят. И не это плохое самое. Рога, когда они добыты будут, на алтарь Велесов возложат. Ежели они женскими руками свернуты, вмиг станут серебряными.

— А если мужскими?

— Прахом осыплются.

— Надо же, — удивилась Меланья. — Не терпит, стало быть, Велес обмана? А я-то все никак в толк взять не могла, почему Марья Афанасьевна толковала, что леший нам не помощник.

— Так и есть. Обычно девкам своей дури хватает, стоит только зверем обернуться. А ты у меня — фиалка нежная.

— Не печалься, любый мой, — положила ладошку на широкую грудь Малаша. — Вспомни, кто с нами в Медовую долину припожаловал. Неужто такие сильные да хитроумные чародеи управу на ваших лосей не найдут. Взять хоть Ягу, так колданет, что сохатые сами рога скинут и ей в зубах принесут.