В гостях у турок

— Нельзя, нельзя. Да ты, эфендимъ, не туда смотришь.

— Какъ не туда? Я въ лучшемъ вид все вижу.

Но Николай Ивановичъ былъ уже пьянъ и ничего не видлъ. Глаза его ушли подъ лобъ и самъ онъ изрядно покачивался на ногахъ, языкъ его заплетался. Карапетъ былъ тоже пьянъ, но выглядлъ бодре своего товарища. У него только съузились глаза и лицо побагровло еще боле.

— Канледже! закричалъ матросъ внизу. — Канледже! — выставилъ онъ съ лстницы свою голову въ феск и заглядывая на верхнюю палубу.

Еще дв-три минуты и пароходъ ударился бортомъ о деревянную палубу и заскриплъ своей обшивкой. На верхней палуб стоялъ слуга съ подносомъ, рюмками и бутылками и кланялся.

— Принесъ? Отлично! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Исправный слуга. За это получишь потомъ хорошій бакшишъ. Ну, господинъ Ага, пожалуйте!.. Же ву при, мосье Бей… Выпьемте! обратился онъ къ евнуху. — Мы теперь пьемъ за Азію. Легонькое… съ лимонадцемъ… Дамское… Даже дамы пьютъ.

Евнухъ кланялся, прикладывая руку къ чалм и къ сердцу, и благодарилъ, но Николай Ивановичъ не отставалъ и лзъ къ нему со стаканамъ. Евнухъ взялъ стаканъ, пригубилъ изъ него и поморщился.

— Залпомъ, залпомъ, Мустафа Махмудычъ… Вотъ такъ… За Азію! Люблю Азію!

И Николай Ивановичъ, и Карапетъ выпили свои стаканы. Евнухъ еще пригубилъ и отставилъ стаканъ, помстивъ его около себя на скамейк.

— Эхъ! А еще дамскій кавалеръ! — крякнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, да ладно. Все-таки съ евнухомъ пилъ и сегодня напишу объ этомъ Василію Кузьмичу въ Питеръ.

А пароходъ отваливалъ отъ азіатскаго берега и направлялся къ европейскому, къ послдней пристани передъ Чернымъ моремъ, гд рейсъ его уже кончается, и отъ котораго онъ долженъ идти обратно въ Константинополь.

Вотъ и пристань. Стаканы опять наполнены. Передъ этой пристанью Николай Ивановичъ ужъ закричалъ: «ура» и залпомъ охолостилъ стаканъ. Евнухъ захихикалъ и тоже пригубилъ изъ своего стакана.

На восторженное ура съ нижней палубы на верхнюю стали подниматься турки въ чалмахъ, спрашивали въ чемъ дло и, получивъ отъ евнуха отвтъ, удивленно осматривали Николая Ивановича, бормоча между собой что-то по-турецки… Слышались слова: «урусъ… московлу… руссіели» (то-есть: русскій… москвичъ). Расхаживающій по палуб въ шапк на затылк Николай Ивановичъ сталъ ихъ приглашать выпить.

— Урусъ и османлы (то-есть: русскій и турокъ) — друзья теперь, а потому надо выпить, — говорилъ онъ имъ. — Карапетъ! Переведи.

Армянинъ перевелъ. Турки скалили зубы и только улыбались. Но одинъ изъ нихъ, старикъ съ подстриженной бородой, взялъ стаканъ и сталъ пить. Николай Ивановичъ пришелъ въ неописанный восторгъ и лзъ къ нему цловаться.

— Карапеша! Другъ! Какой человкъ-то онъ душевный! Не похоже, что и турокъ! — восклицалъ онъ. — Ахъ, какъ жалко, что мы ихъ били въ прошлую войну! Скажи ему, Карапеша, по-турецки, что я жалю, что мы имъ трепку задавали.

Армянинъ перевелъ. Турокъ радостно закивалъ головой и допилъ свой стаканъ. Николай Ивановичъ жалъ ему руку, увидалъ четки на рук его и сталъ ихъ просить на память, тыкая себя въ грудь. Турокъ далъ. Въ обмнъ Николай Ивановичъ презентовалъ ему брелокъ съ своихъ часовъ съ какой-то скабрезной панорамой.

Пароходъ давно уже шелъ обратно въ Константинополь, заходя на пристани европейскаго и азіатскаго береговъ. Стаканы то и дло пополнялись. То и дло слышались восклицанія: «За Европу! За Азію!» Николай Ивановичъ былъ уже такъ пьянъ, что путалъ берега и пилъ «за Азію», когда они были въ Европ и наоборотъ. Турокъ не отставалъ отъ него и отъ армянина и былъ ужь тоже изрядно пьянъ. У пристани Буюкдере онъ указалъ на лтній дворецъ русскаго посольства и пожелалъ выпить за русскихъ. Когда армянинъ перевелъ желаніе турка, Николай Ивановичъ опять закричалъ ура.

Подъзжая къ Константинополю, близь пристани Кендили турокъ сидлъ уже въ барашковой шапк Николая Ивановича, а тотъ въ феск турка и называлъ его Махмудомъ Магометычемъ.

Вечерло. Садилось солнце и косыми своими лучами золотило постройки на берегахъ. Становилось сыро. Евнухъ давно уже ушелъ въ каюту, но тройственная компанія ничего этого не замчала. Карапетъ и Николай Ивановичъ забыли даже Глафиру Семеновну, но передъ самымъ Константинополемъ она напомнила имъ о себ, и только что пароходъ отчалилъ отъ пристани Скутари и направился къ европейскому берегу, показалась на палуб въ сопровожденіи евнуха. Увидавъ бутылки и стаканы, стоявшіе передъ мужемъ, она вспыхнула и стала швырять ихъ въ море. Турокъ разинулъ ротъ отъ удивленія и не зналъ, что ему длать. Видя ее въ сопровожденіи евнуха, онъ ее принялъ сначала за турецкую даму и заговорилъ съ ней по-турецки въ строгомъ тон, но когда армянинъ объяснилъ ему, что это жена ихъ собутыльника, умолкъ и поклонился.

— Глашенька! Глашенька! Матушка! Голубушка! Зачмъ такъ строго? — бормоталъ коснющимъ язикомъ Николай Ивановичъ, испугавшійся разсвирпвшей супруги.

— Надо строго! Безъ этого нельзя съ пьяницами! — отвчала она, схватила опроставшійся подносъ и его швырнула въ море.

Николай Ивановичъ умолкъ. Присмирлъ и турокъ. Онъ тотчасъ-же отдалъ барашковую шапку Николаю Ивановичу, а отъ него взялъ свою феску, отвелъ армянина въ сторону и спрашивалъ его по-турецки:

— Неужели всегда такъ поступаютъ русскія дамы съ своими мужьями?

Армянинъ сообщилъ турку что-то въ оправданіе Глафиры Семеновны и сообщилъ его вопросъ Николаю Ивановичу. Тотъ отвчалъ:

— Переведи ему, что по-русски это называется: удила закусила.

А пароходъ входилъ уже въ заливъ Золотого Рога.

— Можешь-ли на своихъ ногахъ дойти хоть до верхней площадки моста? — строго спросила мужа Глафира Семеновна.

— Душечка, я хоть по одной половниц пройду… Даже хоть по канату… Я ни въ одномъ глаз.

Онъ поднялся со скамейки, покачнулся и снова шлепнулся на нее. Жена только покачала головой.

Передъ армяниномъ стоялъ слуга и требовалъ расчитаться.

— Давай сюда, дюша мой, золотой меджидіе, — обратился армянинъ къ Николаю Ивановичу и, получивъ деньги, сталъ расчитываться съ слугой.

Слуга кланялся и просилъ бакшишъ у Николая Ивановича.

— Дай ему серебряный меджидіе и пусть онъ поминаетъ петербургскаго потомственнаго почетнаго…

Николай Ивановичъ не договорилъ своего званія. Языкъ отказывался ему служить.

Вотъ и Константинополь. Причалили къ пристани у Новаго моста.

— Ну-съ… Ползите наверхъ, — обратилась Глафира Семеновна къ мужу. — А вы, господинъ хозяинъ, можете нанять намъ извозчика и доставить насъ къ себ на квартиру? А то прикажите матросу.

— Я, мадамъ, барыня-сударыня, все могу… Я, дюша мой, совсмъ не пьянъ, — уврялъ Карапетка. — Я, сердце мой…

Онъ взялъ Николая Ивановича подъ руку и сталъ выводить на пристань.

Черезъ минуту они хали по мосту въ коляск. Армянинъ сидлъ на козлахъ. Супруги хали молча. Николай Ивановичъ дремалъ. Но передъ самымъ домомъ, гд они жили, Глафира Семеновна сказала армянину: