В «игру» вступает дублер

Анна с усилием отстранилась и, глядя на Зигфрида широко раскрытыми глазами, в которых смешались сострадание и радость, быстро проговорила:

— Понимаю! Конечно, понимаю! Только не уходи!

— Я с тобой, милая, с тобой… — Зигфрид нежно гладил её по голове, как маленькую.

Раздался шум у двери. Анна быстро сунула пистолет под подушку и пошла посмотреть, что это за шум.

— Осторожнее, он заряжен, — шепнул Зигфрид и плюхнулся на стул, открыв учебник.

Почему-то вернулся отец, который должен был прийти только через три часа.

— Забыл трубку, — сказал он, обращаясь к Анне, — ты не знаешь, куда она запропастилась?

Вагнер вошёл в комнату, увидел Зигфрида.

— А, артист, здравствуй.

Неизвестно почему он называл Зигфрида артистом, хотя знал, что уроки немецкого языка у дочери берёт помощник художника театра Сергей Ларский.

— Здравствуйте, Пётр Фёдорович, — смиренно ответил Зигфрид…

Они редко виделись. Зигфрид приходил обычно тогда, когда Вагнер уже был на работе. Но иной раз старик прибаливал, просил напарника подменить его в котельной и выходил из дома только утром и вечером, чтобы выгрести и протопить камин на вилле.

Вагнер нашёл свою трубку и удалился. Зигфрид и Анна достали радиопередатчик и начали сеанс связи. Зигфрид снова стал серьёзен и сосредоточен, будто и не было между ними этих волнующих минут близости. Анна тоже старалась казаться серьёзной, а по лицу всё время блуждала затаённая улыбка.

Вдова профессора явилась не в десять, а в одиннадцать.

— Проспала! — с кокетливой улыбкой оправдывалась она. — Если бы мне пришлось когда-нибудь работать, меня бы непременно уволили за прогулы.

Фрау Антонина очаровательной улыбкой утвердила своё право на некоторое легкомыслие. Она достала из сумочки банку кофе со сгущёнными сливками, по пачке галет и сдобного печенья. А потом жестом фокусника извлекла шоколадку. Всё, разумеется, было немецкое. Анна не находила слов от неожиданности, а Антонина поспешила объяснить:

— Это не в счёт оплаты! Просто мне скучно одной завтракать. Давайте вместе попьём кофе. У вас ведь найдётся кипяток?

— Да, чайник ещё не остыл, только чуть-чуть подогрею.

На кухне Анна старалась осмыслить поведение гостьи. Ничего подозрительного. В самом деле, одной и чашку чая не проглотить с удовольствием. Эта Антонина, кажется, «весёлая вдова». Анна усмехнулась своему каламбуру и понесла чайник в комнату.

— В школе я учила французский, — весело объявила Антонина. — Кто же знал, что нас завоюют немцы, а не французы? Теперь вот надо учить немецкий. А как, скажите, будет «Я люблю тебя»?

— Ихь либе дихь, — поддаваясь её хорошему настроению, сказала Анна.

Антонина несколько раз повторила, прихлёбывая кофе. И премило вздохнула:

— Ах, это самые важные слова! Особенно для женщины. Я привыкла, чтобы меня любили, невзирая на чумной мор и войну! Мой бедный муж меня обожал, но, увы, это длилось недолго. Мы прожили чуть больше двух лет, и он умер в самый неподходящий момент — за две недели до начала войны! Я осталась без поддержки, без утешения. Не так-то легко найти подходящую замену, когда кругом стреляют! Хорошо, что есть вещи, драгоценности, а то не знаю, как бы я жила.

Свою биографию «безутешная» вдова рассказывала, мило обкусывая смоченную в кофе галетку. Языком она занималась примерно с тем же прилежанием, с каким это делает шаловливый ребёнок, питающий отвращение к книге.

Выйдя от Анны, Антонина скривила губы: разыгрывай тут светскую любезность перед какой-то учительницей. Раньше она её на порог бы не пустила, а теперь приходится к ней самой ходить. А как не пойдёшь? Фишер, по всему видать, шутить не любит. Только вряд ли эта блондиночка чем-нибудь опасна: тихая, пугливая.

Антонина так и заявила Фишеру, который в тот же вечер явился с расспросами. Он с усмешкой посмотрел на неё и сказал:

— Пугливая? Чего ей бояться, если за ней нет вины?

— Сейчас все боятся! — не отступала от своего фрау Антонина, уж очень ей не хотелось ходить на эти бессмысленные занятия.

— Вы же у неё не единственная ученица?

— Похоже, что единственная.

— А как же господин Ларский? Или он берёт уроки в другое время?

— Ах, Ларский! Наверное, ему удобнее в другие дни.

— Возможно. А вы не находите, что фрёйлейн Анне было бы удобнее объединить двух учеников вместо того, чтобы давать уроки в разные дни?

— Наверное, — пожала плечами Антонина.

— Так почему она этого не делает?

— Откуда я знаю?

— Я вас учу мыслить, фрау Антонина. Зайдите неожиданно в другой день, вслед за Ларским. Не сразу, конечно, а через несколько минут.

— Вы мне слежку предлагаете! — возмутилась Антонина.

— Я вам предлагаю вашу личную безопасность, — чётко выговорил каждое слово оберлейтенант и при этом так выразительно посмотрел на Антонину, что она внутренне содрогнулась.

Во вторник Зигфрид пришёл с новой информацией о переформировании в немецких частях.

— Это короткое сообщение, Анечка, надо его сейчас же передать.

Анна достала «Юрку», взялась за ключ. «Та-та-та», — стучал передатчик, и где-то за сотни километров радист ловил в эфире такое нужное сообщение. И вдруг раздался стук в дверь. Какая досада: осталось всего два слова.

— Давай, Анечка, давай, — шепнул Зигфрид, а сам прыгнул к двери, оттуда можно было осторожно глянуть в окно.

Стук повторился, долгий, настойчивый. Зигфрид старался через окно рассмотреть, кто стучит. Анна тем временем закончила передачу, быстро спрятала «Юрку» и тоже выглянула. В краешке окна мелькнула лакированная сумочка.

— Антонина! — догадалась Анна.

— Антонина?

Мелькали секунды, Зигфрид думал: «Случайность? Нет, уж слишком настойчива. Выследила». Вдруг быстро распорядился:

— Расстегни блузку, будешь застёгивать на ходу. Оставь дверь в эту комнату приоткрытой. Иди! Ничего не бойся! Впусти её!