В кварталах дальних и печальных

«Благодарю за все. За тишину…»

Благодарю за все. За тишину. За свет звезды, что спорит с темнотою. Благодарю за сына, за жену. За музыку блатную за стеною. За то благодарю, что, скверный гость, я все-таки довольно сносно встречен. И для плаща в прихожей вбили гвоздь. И целый мир взвалили мне на плечи. Благодарю за детские стихи. Не за вниманье вовсе, за терпенье. За осень. За ненастье. За грехи. За неземное это сожаленье. За Бога и за ангелов его. За то, что сердце верит, разум знает. Благодарю за то, что ничего подобного на свете не бывает. За все, за все. За то, что не могу, чужое горе помня, жить красиво. Я перед жизнью в тягостном долгу. И только смерть щедра и молчалива. За все, за все. За мутную зарю. За хлеб, за соль, тепло родного крова. За то, что я вас всех благодарю за то, что вы не слышите ни слова. 1996, март

Памяти И. Бродского

Привести свой дом…

А.П.

Когда бы смерть совсем стирала что жизнь напела, нашептала — пускай не всё, а только треть — я б не раздумывал нимало и согласился умереть. Милы кладбищенские грядки. А ну, сыграем с жизнью в прятки. Оставим счастье на потом. Но как оставить в беспорядке свой дом? Живёшь — не видят и не слышат. Умри — достанут, перепишут. Разрушат и воссоздадут. Дом перестроят вплоть до крыши и жить туда с детьми придут. Когда б не только тело гнило. Спасёт ли чёрная могила? Чья там душа витает днесь? Витая, помнит всё, что было, и видит, плача, то, что есть. 1996, март

Прощание с юностью

Как в юности, как в детстве я болел, как я любил, любви не понимая, как сложно сочинял, как горько пел, глагольных рифм почти не принимая, как выбирал я ритм, как сорил метафорами, в неком стиле нервном всю ночь писал, а поутру без сил шел в школу, где был двоечником первым. И все казалось, будто чем сложней, тем ближе к жизни, к смерти, к человекам, так продолжалось много-много дней, но, юность, ты растаяла со снегом, и оказалось, мир до боли прост, но что-то навсегда во мне сломалось, осталось что-то, пусть пустырь, погост, но что-то навсегда во мне осталось. Так, принимая многое умом, я многое душой не принимаю, так, вымотавшийся в бою пустом, теперь я сух и сухо созерцаю разрозненные части бытия — но по частям, признаюсь грешным делом, наверное, уже имею я больное представление о целом. И с представленьем этим навсегда я должен жить, не мучась, не страдая, и слушая, как булькает вода в бессонных батареях, засыпая, склоняться к белоснежному листу в безлюдное, в ночное время суток — весь этот мрак, всю эту пустоту вместив в себя, не потеряв рассудок. 1996, март

Падал снег

Я в эту зиму как-то странно жил. Я просыпался к вечеру, а ночью брал чистый лист и что-то сочинял. Но и на это не хватало сил. Стихи мои мне не могли помочь, и я с каждой новой строчкой умирал. Мне приходили письма от друзей. Не понимая, что на них отвечу, я складывал их в ящик, не раскрыв. Не мог я разобраться, хоть убей, что за печаль свалилась мне на плечи, поскольку в ней отсутствовал мотив. И радость посторонняя и боль — все р авно вызывало отвращенье. И мне казалось даже: нет меня. Я, вероятно, превратился в ноль. Я жить ушел в свое стихотворенье — погас на пепле язычком огня. И был я рад покинуть этот свет. Но не переставала прекращаться тоска, тянулась год, тянулась век. Не страх, не боль меня смущали, нет. Мне просто было не с кем попрощаться… И падал за окошком белый снег. 1996, март

Прощание Гектора с Андромахой

…Он говорил о чести, о стыде великом перед маленькой отчизной. Он говорил о смерти, о беде, о счастьи говорил он и о жизни. Герой, он ради завтрашнего дня пылал очистить родину от мрака… …Как жаль, что не подумал, уходя, шелом свой снять, и бедный мальчик плакал. 1996, март

«Скверно играет арбатский скрипач…»

Скверно играет арбатский скрипач — хочешь, засмейся, а хочешь, заплачь. Лучше заплачь, да беднягу уважь. Так ведь и эдак пятерку отдашь, так ведь и эдак потратишь, дружок. …Разве зазорно, когда одинок, вместе с башкой завернувшись в пальто, сердце настроить угодно на что? 1996, апрель

В улицах, парках

В улицах, парках, в трамвайных вагонах, всюду встречаю я мертвых знакомых. Мертвых знакомых, забытых давно — в скверах, в кафе, в ресторанах, в кино. Мертвых знакомых печальные лица. Что же ты делаешь, память-убийца: «Как вы живете?» «И я — ничего»… Я и не помню, как звали его. Что ты напомнил мне, мартовский вечер? …Если ее я когда-нибудь встречу, будет мне грустно, уже не любя, рядом с тобою увидеть себя. 1996, март

«В России расстаются навсегда…»

В России расстаются навсегда. В России друг от друга города столь далеки, что вздрагиваю я, шепнув «прощай». Рукой своей касаюсь невзначай ее руки. Длиною в жизнь любая из дорог. Скажите, что такое русский Бог? «Конечно, я приеду». Не приеду никогда. В России расстаются навсегда. «Душа моя, приеду». Через сотни лет вернусь. Какая малость, милость, что за грусть — мы насовсем прощаемся. «Дай капельку сотру». Да, не приеду. Видимо, умру скорее, чем. В России расстаются навсегда. Еще один подкинь кусочек льда в холодный стих… И поезда уходят под откос… И самолеты, долетев до звезд, сгорают в них. 1996, апрель

Яблоня

…Еще зимой я думал, ты жива… И осмысляя смерть твою, весною любуюсь, как другие дерева нежнейшей горьковатою листвою покрылись. Скоро белые цветы появятся и удивят прохожих. И странно мне, и скучно мне, что ты одна меня в мою весну тревожишь. …Зимой еще я приходил сюда… Не замечая маленькой утраты, я полагал, сей сон не навсегда, придет весна, а с нею день, когда ты опередишь в цветении сестер. Они проснулись и тебя забыли. Ты умерла, и жив один укор, пока тебя безумцы не спилили. …Еще зимой я ничего не знал… Я помню осень, как ты не хотела ронять листву. Я это упускал из виду, не склонялся неумело перед тобой. Как ровен был мой шаг. Что мне мешало вдруг остановиться? Когда бы я в ту осень ведал, как должна та осень в сердце преломиться. Все спят давно, я так боюсь уснуть. Без всяких дел слоняюсь по квартире. И сам себе я говорю: побудь, побудь еще немного в этом мире. Уходом горьким не тревожь сердца, пускай уход твой будет не замечен хотя бы до счастливого конца простой зимы, чей холод, нет, не вечен. 1996, апрель

Свидание Гектора с Андромахой

1.

Был воздух так чист: до молекул, до розовых пчел, до синих жучков, до зеленых стрекоз водорода… Обычное время обычного теплого года. Так долго тебя я искал, и так скоро нашел у Скейских ворот, чтоб за Скейские выйти ворота.

2.

При встрече с тобой смерть-уродка стыдится себя: — Младенца возьму, — и мои безоружны ладони на фоне заката, восхода, на солнечном фоне. …Но миг, и помчишься, любезного друга стыдя, — где все перемешано: боги, и люди, и кони.

3.

Стучит твое сердце, и это единственный звук, что с морем поспорит, шумящим покорно и властно. И жизнь хороша, и, по-моему, смерть не напрасна. …Здесь, в Греции, все, даже то, что ужасно, мой друг, пропитано древней любовью, а значит — прекрасно. 1996, май

Орфей

1.

…и сизый голубь в воздух окунулся, и белый парус в небе растворился… Ты плакала, и вот, я оглянулся. В слезах твоих мой мир отобразился и жемчугом рассыпался, распался. …и я с тобою навсегда остался, и с морем черным я навек простился…

2.

…махни крылом, серебряная чайка, смахни с небес последних звезд осколки… Прости за всех, кого до боли жалко, кого любил всем сердцем да и только. Жестоко то, что в данный миг жестоко. Ум холоден, для сердца нет урока. …мы ничего не помнить будем долго…

3.

…я помню эти волосы и плечи… Я знаю все, отныне все иначе. Я тенью стал, а сумрачные речи отныне стихнут, тишина их спрячет. …я вывел бы тебя на свет из ночи — был краток путь, но жизнь еще короче и не ценнее греческого плача… 1996, май