В начале было слово. Авторская методика по обучению речи детей с трудностями развития

Максим: Дедушка едет на телеге, а рядом пешком идет собака. Собака всегда ходит пешком.

Другой дедушка и его собака идут из магазина, нагруженные покупками. Собака в зубах несет сумку.

Я: Что дедушка говорит собаке?

Первое, что приходит в голову, разумеется, «спасибо».

Максим: Он говорит: «Помоги достать ключ».

Вот смешная картинка: мальчик взвалил на себя лошадь, несет ее на спине.

Предполагаемый вариант: «Мальчик несет лошадь и говорит: «Тяжело!»

Ангира: Конь кричит: «Поставь меня!»

На предлагаемой им картинке дети очень часто замечают то, чего я иной раз не вижу: я выделяю на ней какой-то отдельный фрагмент соответственно тому, что мы в данный момент изучаем, и сосредоточиваюсь на этом фрагменте, а ребенок обращает мое внимание на какие-то не замеченные мною детали. Дети настолько в этом поднаторели, что иногда просто поражают меня наблюдательностью и сообразительностью.

Фотография в журнале: женщина сидит на скамейке в туфлях с высокими каблуками и ремешком, разбирает содержимое сумки. За спиной у нее смятая занавеска, какие-то еще вещи – фон очень неопределенный. Внимательно рассматриваем и видим, что у женщины три ноги! Совершенно четкие, ясно видимые три ноги, только одна нога чуть короче. И туфли те же. Как это может быть? Спутать невозможно: одна и та же женщина с тремя ногами. Максим смотрит, молчит, затем: «Это отражение. Сзади зеркало, но его не видно. И ноги не видно. Пусть она по-другому сядет».

К этому мы шли и вот, наконец, пришли. Наступило время не создавать, а, наоборот, разрушать наши шаблоны, а лучше сказать – образцы. Ибо образцы эти не что иное, как вычлененные из речи, хорошо организованные ее фрагменты – кстати сказать, те, которыми мы сами пользуемся ежечасно и ежеминутно. Отдельные звенья цепочек обеспечили ребенку надежную опору, цепочки в целом образовали четкую опорную конструкцию. В разговорах с родителями я сравниваю ее с деревом – стволом и ветвями, растущими во все стороны, на которых в свой срок появляются все новые и новые листья – слова, словосочетания, речевые обороты.

Рассказ по картинке или же краткий пересказ отдельных эпизодов сказки, осуществляемые с опорой на выученные образцы, все то, с чем ребенок справляется на уроке и что делает под нашим неусыпным наблюдением и руководством, не может нас не радовать. Но говорить, имея перед глазами картинку, – это одно, и совсем другое – просто говорить, говорить не задумываясь, спонтанно, теперь уже вне зависимости от каких бы то ни было установок, подпорок, образцов и примеров.

Переход к овладению широко развернутыми, распространенными фразами происходит не сразу. Несмотря на то что ребенком давно накоплен более чем достаточный запас слов, позволяющий этот переход осуществить, в быту, выражая просьбу, пожелание, отвечая на вопрос, он продолжает обходиться всего какой-нибудь парочкой слов, а иной раз и вовсе одним словом. И поскольку эти одно-два подходящих слова он довольно точно выбирает из своего словаря, окружающие его прекрасно понимают.

Мы едем в машине хорошо знакомым маршрутом. Максим перечисляет все, что видит за окном – поле, небо, простор, рельсы, поезд, аистов, – и всякий раз заучивает новые слова. Говорит он охотно, без принуждения, если я отвлекаюсь и чего-нибудь не замечаю, Максим возмущается. Дома Максим, словно людоедка Эллочка, обходится упрощенным словарем. Четыре слова на все случаи жизни: ням-ням, буль-буль, беда (если с чем-то не может справиться и зовет на помощь) и бац. Упало – бац, в мяч играть – бац, стрелять из ружья – бац. А сколько этих «бац» в мультфильме, который он смотрит каждый вечер! «Бац!» и «буль-буль» меня не устраивают.

Я не один раз слышала от родителей своих учеников жалобу на то, что дети их не слушаются и занимаются с ними, родителями, кое-как: «Вот с вами он все говорит, а с нами разговаривать не хочет», – жалуются родители Максима. Знаете, в чем дело? Дело в привычке.

Дети с синдромом Дауна чрезвычайно привержены сложившимся ритуалам. Всем нам известен их педантизм, склонность, хоть и избирательная, к наведению определенного порядка. Привычки действительно становятся их натурой. Это сказывается как в незначительных мелочах, так и в чем-то более существенном.

На столе у меня лежит плотная салфетка. На ней изображена собачка, от длительного употребления салфетки потерявшая и цвет, и очертания. Не было случая, чтобы ребенок, пришедший на урок, не перевернул салфетку собачкой вверх, если она лежит на столе обратной стороной. Мгновенно, в секунду, не говоря ни слова, каждый из них это проделывает – вот уже сколько лет.

То же постоянство и в отношениях с близкими людьми. Здесь точно так же складывается определенный стереотип поведения с каждым из окружающих ребенка родных. С одними он ведет себя спокойно, разумно, с другими превращается в необузданное, крикливое, агрессивное существо, что, безусловно, формируется с помощью и при участии самих же взрослых, во многом зависит от их же собственного поведения. Это же относится и к его речи.

Папа оторвался от своего компьютера и спускается вниз по лестнице. Он хорошо поработал, и теперь они с Максимом пойдут на море.

Папа: Ну, Максимка, куда пойдем?

Максим: Буль-буль.

Через некоторое время все садятся ужинать.

Мама: Максим, ты чего хочешь?

Максим: Ням-ням.

Отец задает ребенку вопрос, но ответа не слышит, а если и слышит, то не корректирует: видимо, считает, что добиваться правильного ответа – это дело педагога.

Мой диалог с тем же самым мальчиком, в то же самое время, на те же темы.

Я: Куда идем? Скажи нормально.

Максим: На море.

Я: Что ты будешь делать на море?

Максим: Я буду плавать и нырять.

Я: А если, не дай бог, будешь тонуть?

Максим: Я буду кричать: «Тону! Беда! Спасите! Иду на дно!»

Я: Что возьмешь с собой на море?

Максим: Круг, совок, ведро, книги, слоги, карточки.

Я: Что будешь делать?

Максим: Я буду читать, играть в мяч, плавать, нырять, сыпать песок.

Я: А если проголодаешься?

Максим: Буду есть припасы.

Наша беседа с Максимом продолжается в кафе.

Я: Что будешь делать в кафе?

Максим: Обедать.

Я: Что принесет официант?

Максим: Меню. Я тоже буду читать меню [т. е. возьмет в руки и сосредоточенно перелистает. – Р. А.].

Я: Что ты будешь есть?

Максим: Я буду есть мясо, рыбу, сметану, сыр, хлеб (следует еще десятка полтора наименований).

Я: А мама?

Максим: Салат.

Я: А Никита?

Максим: Пиццу.

Я: А куда ты любишь хлеб макать?

Максим: В оликово (оливковое) масло.

Я: А папа что будет есть?

Максим: Много мяса.

Все верно.

Нетрудно заметить, что, отвечая на мои вопросы, Максим кое-где пользуется хорошо усвоенными цепочками, а уж территория эта пропахана нами вдоль и поперек. Говорит Максим не задумываясь, слова произносит хорошо. Очень жаль, что в разговоре с папой все это богатство заменяется коротким «буль-буль». Когда родители ребенка, который упорно не говорит, изобретают укороченные слова в надежде, что ребенок начнет ими пользоваться, это еще можно понять. Но абсолютно непонятно, почему они спокойно относятся к тому, что таким словарем пользуется ребенок, который уже говорит, и говорит вполне прилично?!