В неладах

— Ахъ, другъ мой, да вдь торговыя дла, вздохнулъ Потроховъ. — Но теперь я все это переустрою. Начнется новая жизнь… Василія Матвева я сдлаю въ лавк старшимъ, поручу ему кассу. Ты даже удивишься, какая у насъ новая жизнь начнется. Пойдемъ, Грушеночекъ, въ ресторанъ обдать.

Потроховъ даже погладилъ жену ладонью по спин.

Жена улыбнулась. Потроховъ расцвлъ.

— Хорошо. Я поду съ тобой обдать въ ресторанъ, но только въ загородный, а иначе ни-ни, сказала она. — Вези меня въ „Аркадію“…

— Съ восторгомъ! — воскликнулъ онъ.

— Постой, постой, — остановила его жена. — Бери тройку… Иначе я не поду.

Потроховъ понизилъ тонъ. Въ голов мелькнулъ вексель. Но Потроховъ все-таки махнулъ рукой и произнесъ:

— Изволь. Согласенъ.

VI

На вокзал въ Петербург Потроховъ опять хотлъ послать въ лавку съ посыльнымъ записку, чтобы уплатили двсти рублей по векселю.

Видя оранжевую шапку посыльнаго у выхода изъ вокзала, онъ сказалъ жен:

— Душечка, погоди минутку… Не торопись… Сейчасъ я долженъ написать въ лавку записочку о вексел и послать съ посыльнымъ, а то непріятность коммерческая можетъ случиться.

Но жена перебила его:

— Опять вексель! Опять лавка! — нетерпливо воскликнула она. — Ну, тогда я уду къ Голубковымъ.

— Другъ мой, вдь это такое дло, что торговый скандалъ можетъ выйти.

— А уду къ Голубковымъ, такъ хуже скандалъ выйдетъ. Тогда меня уже никакими ложами домой не заманите.

Потрохову, хоть и скрпя сердце, пришлось замолчать о вексел.

Садясь съ нимъ на извозчика, чтобъ хать нанимать тройку, Аграфена Степановна бормотала:

— Вдь эдакая у тебя вексельная душа! А на своей лавк такъ ты просто помшался!

Пріхавъ на Фонтанку къ Семеновскому мосту, гд была троечная биржа, Потроховъ долго торговался, нанимая тройку. Приказчикъ извозчичій, видя, что баринъ пріхалъ съ барыней, да къ тому-же и нетерпливой, еле отдалъ ему тройку на три часа за пятнадцать рублей, тмъ боле, что Аграфена Степановна выбрала самую лучшую тройку. Пришлось дать и на старосту.

И вотъ супруги Потроховы, гремя бубенчиками, похали. Вексель не выходилъ изъ головы Потрохова.

— Грушеночекъ, — сказалъ онъ жен. — Не задемъ-ли мы домой, чтобы завезти саквояжъ и цитру?

Потроховъ разсчитывалъ, что, побывавъ дома, онъ успетъ написать въ лавку записку о тревожившемъ его вексел, но жена и тутъ воспротивилась.

— Зачмъ? Съ какой стати? Чмъ намъ помшаютъ наши вещи, лежа въ саняхъ? А домъ-то ужъ мн и такъ надолъ хуже горькой рдьки.

Пришлось Потрохову покориться. Сидя въ саняхъ, рядомъ съ женой, онъ былъ мраченъ и считалъ въ ум:

„Ложа десять рублей… фунтъ икры три съ полтиной… тройка — пятнадцать… да на чай придется дать… проздъ въ Царское и обратно… Обдъ на двоихъ въ Аркадіи… что-то она еще на обдъ потребуетъ?“

Онъ тяжело вздохнулъ. Легкій пріятный морозъ щипалъ лицо, воздухъ былъ прелестный, тройка неслась быстро, но ничто это не радовало Потрохова. Въ голов его сидло одно: вексель.

Въ „Аркадіи“ за обдомъ Аграфена Степановна была весела, ла съ большимъ аппетитомъ и говорила мужу:

— Ну, что-бы всегда-то намъ такъ жить! Тогда я ни о какой Голубковой-бы и не подумала.

— Ангелъ мой, Грушенька! Да разв можно такъ каждый день жить! — воскликнулъ Потроховъ. — Вдь на это никакихъ капиталовъ не хватитъ.

— Ну, не каждый день, такъ хоть два раза въ недлю. Одинъ разъ въ „Аркадіи“, другой разъ въ „Акваріум“. Послушай, да что ты сидишь, надувшись, какъ мышь на крупу! Жена вернулась, долженъ-бы радоваться, а ты какъ водой облитъ.

— Я и то радуюсь, что нашелъ тебя, но, согласись сама, разв пріятно, что ты убжала изъ дома! Вдь все-таки убжала, — говорилъ онъ, а въ ум соображалъ, сколько съ нихъ возьмутъ за обдъ:

„Меньше десяти рублей и думать невозможно, чтобы взяли… Закуски… мадера… стерлядка“…

Вдругъ жена, выпивъ рюмку мадеры и повеселвъ съ нея, воскликнула:

— Послушай, Петя… Хочешь миръ заключить?

— Да конечно-же, дружочекъ, — отвчалъ Потроховъ.

— Такъ угости жену шампанскимъ. Вели подать бутылку шампанскаго.

Но тутъ Потрохова даже покоробило.

„Богъ мой, еще десять рублей!“ — пронеслось у него въ голов, и онъ сказалъ:

— Да что ты, Грушенька. Обстоятельные мужъ и жена вдругъ будутъ пить шампанское. И еслибы еще случай какой-нибудь. А то такъ, здорово живешь. Просить шампанскаго… Словно, съ позволенія сказать, кокотка.

— А отчего-же шампанское можно пить только съ кокоткой? — возразила Аграфена Степановна и, не получая отвта, прибавила:- Ну, полно, Петя, прикажи подать бутылку шампанскаго. Я ужасно люблю шампанское. Закажи бутылку, а то, ей-ей, опять разсержусь, и тогда уже худо будетъ.

— Да куда-же бутылку-то на двоихъ! — возразилъ онъ.

— А! Ты еще торгуешься? Ну, хорошо!

Аграфена Степановна надула губы.

— Человкъ! — крикнулъ Потроховъ. — Подайте бутылку шампанскаго.

— Ну, вотъ за это мерси! За это мерси! — перемнила тонъ жена и протянула мужу черезъ столъ руку. — Послушайте! — остановила она лакея. — Принесите также пару грушъ-дюшесъ и винограду.

Потроховъ сидлъ, какъ въ воду опущенный, и соображалъ:

„Чортъ знаетъ что такое! Обдъ-то теперь въ четвертную бумажку не угнешь“.

Бутылка шампанскаго выпита, фрукты съдены.

Какъ спрыснутый живой водой, воспрянулъ наконецъ Потроховъ, когда жена сказала, что пора домой хать, и быстро сталъ разсчитываться за обдъ.

Съ трехъ десятирублевыхъ золотыхъ сдали ему очень немного сдачи.

И вотъ супруги несутся на тройк домой. У Потрохова опять счетъ про себя, сколько ему сегодня пришлось „стравить въ жену деньжищъ“.

Скрпя сердце, разсчитался онъ дома у подъзда съ троечникомъ и, скрпя сердце, далъ ему на чай.

Домой супруги Потроховы пріхали въ десятомъ часу вечера, застали у себя маменьку Прасковью Федоровну и повстку отъ нотаріуса, съ требованіемъ уплаты по векселю двухсотъ рублей.

Повстка какъ кинжаломъ ударила въ грудь Потрохова.

„Достукался черезъ женушку, доплясался, налетлъ на торговый скандалъ, — бормоталъ онъ про себя и скрежеталъ зубами. — Послать сейчасъ деньги къ нотаріусу поздно, десятый часъ, не примутъ разсуждалъ онъ.