В объятьях олигарха

— В каком смысле? — Доктор сопел, никак не мог отдышаться.

— В обыкновенном. Могу сейчас раздавить тебя, как клопа, причем мне не терпится это сделать, но могу повременить. Где Лиза, пиявка медицинская? Только не ври, что в клинике.

— Володя, вы не даете себе отчет в своих действиях. Что с вами? Если Леонид Фомич…

Трубецкой хлестнул его по губам ладонью.

— Заткнись, вонючка. Спрашиваю в последний раз, где Лиза?

— Как больно, Володя, не надо так. — Доктор обтер кровяной пузырь с губ. — Хорошо, хорошо… Леонид Фомич держит ее при себе.

— Точнее. Что значит при себе? В кармане носит?

— В янтарной комнате за его покоями.

— Там дышать нечем.

— Вы не правы, Володя. Там нормальная атмосфера, как раз для терапевтического лечения сном.

— Когда хозяина нет, кто охраняет?

— Э-э… — Доктор замешкался и получил еще одну затрещину по губам, после чего Трубецкой брезгливо протер руку носовым платком. Мне он сделал знак, но я и так уже одевался: натянул спортивные брюки, свитер.

— Там Ашкенази со своими людьми, — заторопился доктор, сплюнув красную пенку на ковер. Мне показалось, Трубецкой чуть побледнел.

— Откуда взялся Мосол? У него пожизненное.

Патиссон, хоть и через силу, снисходительно усмехнулся.

— Ну что вы, Володя… Босс его сразу выкупил. Вы же знаете его слабость к уникальным явлениям природы.

Трубецкой посмотрел на меня. Я кивнул в знак того, что готов.

— Теперь запомни, профессор. — Трубецкой заговорил странно шелестящим голосом, от которого у меня самого пробежали мурашки по коже, а Патиссон, почуя неладное, выпрямился на стуле, нагнав на румяную морду подобострастное выражение. — Временно тебя оставлю в живых, так интереснее. Оболдую наплетешь что хочешь, но не то, что было. Если всплывет мое имя, умрешь в таких мучениях, какие не снились даже твоим пациентам, скотина. Ты мне веришь?

— Конечно, Володечка, я знаю ваши возможности… Одного не могу понять, что вас заставило связаться с этим… с этим… Ведь рано или поздно Леонид Фомич…

Трубецкой не дослушал, рубанул сверху вниз кулаком, как молотком, по круглой тыковке доктора. Обмякшего, обхватил под микитки, сложил рядом с битюгами и точно так же обмотал зеленым шнуром, а морду заклеил пластырем.

— Что нужно, бери, — сказал мне. — Сюда не вернемся.

Мне ничего не нужно было, кроме компьютера, и я обругал себя за то, что не удосужился слить текст на дискету. Пожаловался Трубецкому, он пообещал, что позаботится об этом.

— Столько труда псу под хвост, — сказал я.

— Ничего, — ответил он. — Главное, голову сберечь, остальное приложится.

Когда вышли в коридор, Трубецкой запер дверь на засов и повесил табличку: «Не входить. Идут процедуры».

Поднял с пола небольшой коричневый саквояж наподобие тех, в которых слесаря носят инструменты. Мы прошли мимо дежурного охранника, который вежливо поздоровался и спросил, все ли у нас в порядке.

— Нормалек, — ответил Трубецкой. — Будь повнимательнее, Сева.

— Есть, — козырнул охранник.

Я мало что понимал в происходящем, но с расспросами не лез, готов был ко всему. Трубецкой сам, заведя меня в уютный грот с пальмой в кадке, с двумя кожаными креслами, коротко растолковал диспозицию. В его изложении предстоящие нам действия выглядели элементарными. Сейчас сходим заберем Лизу. Потом пройдем в гараж и там распрощаемся. Надежный человек на машине доставит нас к вертолету. На вертолете, управляемом другим надежным человеком, доберемся до Шереметьева. Там третий надежный человек, которого Лиза знает, передаст нам документы, деньги и все прочее, что необходимо в путешествии. В Шереметьево мы с Лизой сядем в самолет и через три часа приземлимся в Хитроу. Вот вкратце и все. Никаких проблем. В Хитроу нас тоже встретят.

— Справишься, классик? — улыбнулся Трубецкой.

— Пустяки, — уверил я. — А вот если Леонид Фомич…

— Хозяин вернется к вечеру… Тут другая накладка. Мосол со своими хлопцами — это сюрприз. Не просчитал я его. Он Лизу добром не отдаст.

— Кто такой?

Оказалось, Ашкенази — Мосол — выродок, изувер, серийный убийца, при этом прошел отличную подготовку в спецподразделениях. В своих зверствах Мосол дошел до такого предела, что от его услуг отказался даже руссиянс- кий бизнес, после чего его, естественно, мигом упрятали в зиндан и быстренько приговорили к пожизненному. Откуда, как я сам слышал, Оболдуев его благополучно выкупил.

— Зачем, Володя? — ужаснулся я.

— Капризы олигарха. Патиссоныч прав, нашего барина всегда тянуло на остренькое.

— Но ведь он может…

— Нет, Лизе он не опасен. Наоборот, за ним она как за каменной стеной. Он теперь служит Оболдую, как цепной пес… Трудность в том, что я не могу привлечь своих парней. Не имею права. Это семейное дело. Должны сами разобраться. — Майор раскрыл молнию на саквояже, покопался в нем и протянул мне черный пистолет.

— Умеешь с этим управляться?

— Покажешь, сумею.

Трубецкой объяснил, как снимать с предохранителя, что надо нажать, чтобы вылетела пулька,

— Видишь, ничего хитрого. Только меня не застрели сгоряча. Сунь за пояс под свитер.

Пока длинными переходами добирались до покоев Леонида Фомича, нам встретилось несколько человек, все куда–то спешили, и на нас никто не обратил внимания. В большом зале, предназначенном, по всей вероятности, для бальных танцев, со стенами, обитыми трехцветной парчой, символизирующей руссиянский флаг, группа рабочих на тросах подтягивала к потолку хрустальную люстру размером с «КамАЗ». Командовала хрупкая пожилая японка, затянутая в кимоно. Все это было очень интересно, но мы не стали останавливаться, чтобы поглазеть. Нам было некогда. Мы преследовали совсем другую цель.

На третьем этаже остановились возле дубовой двустворчатой двери и Трубецкой со словами: «Ну, Виктор Николаевич, соберись, пожалуйста», — постучал костяшками пальцев. На уровне наших глаз открылось смотровое окошко и раздалось грозное:

— Чего надо?

Трубецкой ответил авторитетно:

— Для господина Ашкенази пакет.

После щелчка дверь распахнулась почти во весь пролет, перед нами стоял господин средних лет респектабельного уголовного вида — в тельняшке, на которую был накинут малиновый пиджак с множеством карманов. Вообще–то такая одежда вышла из моды лет десять назад.

— Давай, — сказал, презрительно цыкнув зубом.

Трубецкой дал ему так, что тот согнулся пополам, но майору показалось мало, и он, перестраховываясь, ухватил детину за уши и пару раз, как вытряхивают половик, шарахнул башкой о дубовый косяк. Пока я обходил поверженного, Трубецкой уже стоял посередине комнаты и озирался. Саквояж оставил у входа, в руке у него, прижатый к боку локтем, был короткоствольный автомат, невесть откуда взявшийся.

— Дверь закрой, — распорядился. — И достань пушку.