В объятьях олигарха

В самодовольных лицах, в неспешных движениях немногочисленных пассажиров абсолютная уверенность в том, что все они имеют полное право здесь находиться. Чего я не мог сказать о себе. Я бы не удивился, если бы кто–то из этих господ возмущенно поднялся со своего кресла, ткнул в меня пальцем и потребовал выкинуть самозванца, переселить куда–нибудь поближе к параше. Ощущение для меня отнюдь не новое, да и каждому нормальному руссиянину, у которого не сломана психика, оно хорошо знакомо. Он всегда будет чувствовать себя неприкаянным на чумовом пиру эпохи. Не с того ли денно и нощно бьются в истерике на экране творческие интеллигенты, убеждая друг дружку, как им хорошо, вольготно живется на крысином рынке, ибо они имеют теперь счастливую возможность даже среди ночи выскочить на улицу и раздобыть себе водки и девку…

В отличие от меня Лиза чувствовала себя совершенно естественно, блаженная улыбка не сходила с ее губ.

Едва набрали высоту, худенькая стюардесса, не сказать чтобы хорошенькая, скорее скромных достоинств, но чем- то неуловимо совпадающая с общей атмосферой салона, мило шепелявя, поинтересовалась, не желаем ли мы что- нибудь выпить. Говорила, разумеется, по–английски. Я попросил коньяку, Лиза минеральной воды. Напитки явились мгновенно, коньяк в хрустальной плошке и вода с ледяными пузырьками в высоком бокале с золотой фирменной нашлепкой. На закуску нарезанный лимон на фарфоровом блюдце и коробка шоколадных конфет в виде пурпурного сердца с тем же вензелем, что на стакане. Конфеты — сувенир авиакомпании, пояснила стюардесса. Я тут же ее открыл и съел три штуки, давясь от сладости. Про коньяк скажу: пивали и получше, но сразу поднялось настроение.

— Не пора ли, дитя мое, — важно начал я, затянувшись «Парламентом» — тоже дар компании, — определить конечную цель нашего турне?

Лиза фыркнула, прижалась бедром.

— Что ж, если господину угодно… Сперва отправимся в уютный пансион на улице Пикадилли…

— Знаю, — перебил я. — Там жила Лайза Вайкуле.

— Ваша осведомленность, сударь, поражает девичье воображение…

— А дальше? Поселимся в пансионате — и что? Будем ждать, пока папочка пришлет Абдуллу?

— Ни в коем случае. В Лондоне пробудем не больше трех дней… Чтобы папочка не застукал, придется первое время довольно часто переезжать с места на место, из страны в страну. Беглецы всегда так делают, разве вы не читали в романах?

— Я-то, допустим, читал, но все это несерьезно.

— Почему, сударь?

Господи, подумал я, заглядевшись, какие бездонные, сумасшедшие глаза!

— Да потому, что в романах правды нет. Я ведь сам ими балуюсь, не забыла?.. Кстати, кто оплачивает наши маленькие шалости? Ведь все это, думаю, стоит кучу денег.

Чуть покраснела, потупилась.

— Конечно, ты должен знать… Витенька, боюсь, будешь меня презирать…

— Ничего, говори.

— Когда я родилась, отец положил на мой счет миллион долларов. Таково было мамино условие, и он его выполнил.

— Миллион? Не верю… Наверное, такой же миллион, как тот, что я спер у Гарика Наумовича.

— Не такой, настоящий. — Лиза вдруг загрустила, отодвинула шторку иллюминатора. Серо–голубая пена облаков ударила в глаза — и я зажмурился. Допил коньяк. Лиза повернулась ко мне. Лицо строгое, как у монахини.

— Но ты правильно делаешь, что не веришь. По условиям контракта я должна получить эти деньги только после замужества.

— Иными словами, никогда.

— Скорее всего, так… Но я поняла это только недавно… Когда ты… Один человек помог. Теперь деньги принадлежат мне. Они в Женевском банке… Правда, не все. За эту услугу он взял с меня двести тысяч.

— Что за человек?

— Банковский служащий… Один из папиных сотрудников…

— Погоди, хочешь сказать… ты сама, одна провернула такое дельце?

— Да, я сделала это, — подтвердила она отрешенно и с мечтательностью во взоре. Сказать, что я был поражен, значит лишь поверхностно определить мои ощущения. Воображая себя писателем, я, как положено, полагал, что разбираюсь в людях, знаю, чего от них можно ожидать, но Лиза в который раз ставила меня в тупик. Интересно, на что еще она способна, если ее хорошенько растормошить?

— Что ж, милая, если так, значит, при всем желании я не могу на тебе жениться. Хоть одной проблемой меньше.

— Почему?

— Есть целых две причины, одна физиологическая, другая моральная. Обе непреодолимые.

— Физическую я знаю. — Лиза подмигнула ободряюще. — Доктор вколол вакцину. Не горюй, Витенька, с этим мы как–нибудь справимся. А если не справимся, тоже не беда. Разве это главное? Может, так даже лучше.

— Намного, — согласился я. — Во всяком случае, спокойнее.

— А моральная какая причина?

— Очень важная. Решат, что я женился из–за денег. Погнался за длинным рублем. Миллион — шутка ли! Подумай сама. Юная миллионерша и непризнанный гений–импотент. Фу, какая пошлятина.

— Не расстраивайся. — Лиза прильнула к моему плечу. — Мы с тобой денежки быстро промотаем.

— Ну, разве что так…

Внезапно — от коньяка ли, от мерного покачивания, от ровного урчания двигателей — накатила неодолимая дрема, как недавно в машине. Веки натурально запорошило песком. Последнее, что я почувствовал, — свою уродски отвисшую нижнюю губу — и попытался закрыть рот… Пробуждение было таким же мгновенным и неожиданным. Будто кто–то толкнул. Лиза дремала, склонив головку на мое плечо. Стюардесса двигалась по проходу с подносом. Ага — вот оно! Через два ряда от нас в одном из кресел расположился плотный, коротко остриженный господин средних лет. Он читал «Коммерсантъ», держа в руке бокал с шампанским. Ничего угрожающего в нем не было, ни в позе, ни в широкоскулом загорелом лице, которое показалось знакомым. Я не мог вспомнить, где его видел и видел ли вообще, возможно, «узнавание» всего лишь плод больной фантазии.

Господин оторвался от чтения и мельком, поверх газеты, коснулся меня взглядом. Тут же спохватился, прихлебнул из бокала и опять погрузился в газету. У меня осталось ощущение, что на лоб прыгнул тарантул, я невольно провел ладонью по лицу.

Нет, друг мой Лизонька, никуда мы с тобой не убежим, подумалось с тоской…

ГЛАВА 32 ГОД 2024. ЭРА ВОДОЛЕЯ

Из аналитической статьи «Рано успокаиваться», опубликованной в газете «Московские ведомости»: «…В очередной раз цивилизованный мир увидел подлое мурло руссия- нина и убедился, что гуманные меры умиротворения не годятся для этой публики. Неслыханный по своей наглости террористический акт в Москве, когда погиб прославленный генерал–миротворец Анупряк–оглы, послужил, вероятно, неким детонатором, давшим импульс целой серии бандитских вылазок в региональных резервациях. Как нам стало известно из надежных источников, особенно щекотливое положение сложилось на северных территориях, как раз в тех местах, где по уверениям записных умников из Евросовета располагалась зона спокойствия и где якобы под заботливым присмотром бургомистров и спецназа проходило успешное вызревание гомо практикуса, то есть человека реального, вполне довольного той нишей, в которой он очутился. Ныне мы стали свидетелями того, как в одночасье развеялся один из самых похабных (не побоимся этого слова) политических мифов. Именно оттуда, из непроходимых чащоб и болот поперли полудикие племена, вооруженные новейшим плазменным и лучевым оружием. Оставим пока в стороне множество болезненных вопросов (в частности, кто снабдил дикарей современной техникой и как могло случиться, что космическая разведка с ее пресловутым «недреманным оком» проморгала столь большое скопление агрессивно настроенной протоплазмы?), попробуем ответить на главный: имеется ли у руссиянской проблемы какое–то приемлемое решение, кроме нулевого варианта? На взгляд автора этой статьи, вопрос, разумеется, чисто риторический. Достаточно прикинуть, в какую копеечку влетел только этот один «локальный» конфликт мировой казне. Конечно, если у транснациональных корпораций не пропала охота без конца закачивать денежки в так называемые гуманитарные прополки, это их дело, но проблема значительно шире и не упирается только в материальные издержки. Если бы так! Не будем забывать, что на сей раз, против обыкновения, дикари отказались принимать акции возмездия со смирением и благодарностью, напротив, оказали злобное сопротивление. К сожалению, мы не располагаем полной информацией (вот они, двойные стандарты демократии), но смеем предположить, что и с нашей стороны потери весьма ощутимы. Не случайно по Интернету разнесся слух, что чуть ли не половина миротворческого корпуса бесследно исчезла в гибельных радиационных руссиянских лесах. Пусть это провокационное преувеличение, суть не в этом. Представим себе на секунду безутешное горе матери где–нибудь в штате Айова, которой сообщили, что ее любимый единственный сын, на которого возлагалось столько надежд, сбит над муромскими болотами и его благородные останки съедены озверевшими туземцами. Не худо бы услышать ее мнение о себе всем этим высоколобым политикам, витийствующим с высоких трибун Евросовета о праве каждого человека на самоопределение и о прочей чепухе, не имеющей отношения к делу. Пусть ответят на прямой и честный материнский вопрос: а где вы видели в России людей, господа умиротворители?..»

* * *

Первое, что вспомнил Климов, когда очнулся, были глаза генерала Анупряка–оглы, потянувшегося за пустышкой, бессмысленно алчные, отливающие глянцевой желтизной, словно два жучка, высунувшихся из навозной кучи. Следом пришла мысль, что этого не может быть. Человеку, перенесенному, как он, в иные кущи, не могут столь отчетливо являться земные видения. Это противоречило знаниям, которые он впитал на Марфином подворье.

Еще через некоторое время он убедился, что живой. Такой же живой, каким был раньше, разве что обожженный, переломанный, слепой и глухой. В этом была какая–то ошибка, грозившая, возможно, непредсказуемыми последствиями.

Вскоре выяснилось, что слепота и глухота тоже мнимые. Осторожно приоткрыв глаза, он поднял над головой левую руку: безусловно, это его рука, посиневшая, распухшая, со скрюченными пальцами, но его — и он ее видел во всех подробностях. Вдобавок слбплал невнятные звуки, доносившиеся отовсюду и напоминавшие обрывки человеческой речи.

Он огляделся, с трудом, с болью поворачивая шею, и обнаружил, что лежит в меблированной комнате с одним окном, занавешенным веселенькими голубыми шторками. Прямо перед ним телевизор на объемной подставке, чуть подальше дверь. Возле кровати лакированный столик, на нем графин с водой и стакан. Одна стена заставлена стеллажами с какими–то приборами, по первому взгляду медицинского назначения. Кроме того, за изголовьем возвышается агрегат, подозрительно напоминающий те, которые на прививочных пунктах используют для перекачки крови аборигенам. Еще в комнате два стула, обитых кожей, и обыкновенный стол с четырьмя ножками — пластиковая подделка под дерево.