В огне

Впервые за всю жизнь это угнетало, заставляя каждую мышцу дрожать от ужаса.

Отсюда не было другого выхода, кроме смерти, а Палпатин никогда не окажет ей такой милости. Нет… Она игрушка, которая будет вечно томиться здесь, находясь в кромешной темноте.

Падме не могла даже добраться до узкой койки, которая висела в полуметре от земли. В первый раз она пыталась найти хоть какое-то убежище, куда лечь, а теперь… Какой в этом был смысл? Вокруг было лишь отчаяние, смешанное с равнодушием.

Кромешная тьма уже не давила, а наоборот, стала неким защитником. Когда было темно – Палпатин не приходил, не мучил ее снова и снова… Молча скользя едва шевелящимися пальцами по полу, она прислушивалась, что происходило за дверями ее темницы. Только это помогало не сойти с ума.

Те редкие шаги, что выдергивали ее из болезненного забытья, были вестниками того, что где-то за пределами этой камеры еще есть жизнь, что там еще есть солнце, которое она уже отчаялась увидеть. Она даже провела маленькую классификацию для редких звуков, несущих надежду.

Твердые, решительные шаги принадлежали гвардейцам. Их она не боялась. Но были еще другие… Холодные, сеющие Тьму невесомые шаги свидетельствовали о том, что сюда скоро прибудет Сидиус.

«Надо же, вспомнишь ситха, а он и тут», - с безразличной, горькой иронией пронеслось в голове, когда за дверями, в белоснежных коридорах раздались звуки.

После короткого поскребывания ключа в замочной скважине дверь распахнулась, заливая темноту сияющим прямоугольником искусственного, холодного света.

По глазным яблокам будто мокрым полотенцем ударили – Падме прикрыла глаза, сверху для верности закрывая их ладонью. Впрочем, какой был смысл в этом вялом сопротивлении? Все равно он сейчас пройдет сюда, вновь поднимет ее, разорвет тишину своим сквозящим ядом голосом…

Тело наполнила мелкая, почти невидимая мечта о мести. Как бы он не старался, она никогда не будет валяться в ногах ситха, моля его о смерти. Он хотел этого, - Падме чувствовала всем сердцем, - однако, вопреки всему, Сидиус не получит такой радости.

Яркий, неестественный свет, зажегшийся под потолком, заполнил камеру, когда чья-то невидимая рука в управляющей комнате нажала на выключатель.

В пространстве пронесся нервный, горький смех.

– Опять пришли мучить меня?.. – произнесла Падме, удивляясь звучанию собственного, хрипло-надтреснутого голоса.

Он изменился… как и она сама. Наверное, Амидала уже начала сходить с ума, иначе как еще объяснить ту неудержимую смелость, что сейчас струилась по жилам?

Ей были безразличны предстоящие пытки, боль, которая вновь заполнит сознание… Что бы она не делала, этого нельзя избежать. А если нельзя чего-то избежать, то остается лишь одно. Нужно принять свою судьбу, смотря ей прямо в глаза.

Резко, будто желая ускорить пытки, Падме распахнула глаза, даже не моргая от яркого света. По щеке стекла маленькая, серебристая слезинка. Нет, не от печали… Просто реакция организма, который не видел света уже около суток.

– Вы беспомощны в своей ненависти, Палпатин, - не поднимаясь с пола, рассматривая до боли в глазах источник света на потолке, с усмешкой проговорила Амидала. – Каждый день Вы приходите сюда, для того чтобы почувствовать, что все еще имеете власть.

Она на мгновение запнулась, подбирая слова к следующей фразе. Медленные, едва шаркающие по полу шаги выводили из себя… Надо же. Уже выработался инстинкт страха перед столь простым действием.

– Как это… величественно, по-королевски. Причинять боль девчонке, которая даже не может дать сдачи. По-мужски. Мое уважение, Шив Кос Палпатин, - медленно, будто нарочно замедляя фразы, хрипло произнесла Падме. – Неудивительно, что Энакин так быстро понял, что Ваша Империя ущербна.

Будучи не в силах сдержаться, она села, с глупой, бессмысленной ненавистью вглядываясь в оранжевые огоньки глаз Палпатина.

– Он предпочел смерть жизни под Вашим покровительством, - злобно выплюнула она. – Если Вы только и можете, что вымещать злость на жене бывшего ученика, рано или поздно потеряете все… Найдутся люди, что будут умнее. И тогда Вы умрете.

В карих глазах зажегся странный, безумный огонь. Высказав своему мучителю все, о чем думала, Падме сжала челюсть, пытаясь удержаться от еще одной глупой тирады. Однако… Тело и разум были слабее чем душа, которая диктовала свои правила, от которых было невозможно уклониться.

Не дожидаясь, пока могучая Сила подволочет ее к ногам Палпатина, Падме, пошатываясь, сама сделала несколько шагов к безумной боли, что каждый день подтачивала ее физическое тело, но не решимость.

– Давайте! Мучайте меня, выворачивайте мозг наизнанку. Если Вам необходима груша для битья, вперед, я готова, только помните, что каждое движение отзовется долгим эхом в будущем.

Молча, ничего не говоря, Палпатин смотрел ей в глаза, будто выжидая, кто первым отведет взгляд. Детская, наивная игра, однако, неплохо определяющая, у кого больше силы духа.

Прошло полминуты, но девчонка, которую он уже считал уничтоженной, не отводила взгляда, а более того, даже не моргнула, всматриваясь в его глаза с дикой, неукротимой ненавистью и мощью. Из темных глаз текли слезы от яркого света, но она все равно не закрывала их, борясь с болью.

Несмотря на то, что мозг Падме бережно, так чтобы не повредить, выворачивался наизнанку каждый день с методичной точностью, она все равно была не сломлена. Была бы у взгляда материальная сила – он бы сейчас просто лежал кучкой пепла на полу.

Что ж. Сломать можно каждого… Если Амидалу не сломала новость о том, что Скайуокер мертв, значит, догадки о идеализме бывшего сенатора лишь подтверждались. Она считала, что ее муж погиб за идею… А это открывало прекрасные, ни с чем не сравнимые перспективы.

– Что ж, довольно лжи, - присаживаясь на стул, произнес Палпатин, по-прежнему не отводя от нее внимательного взгляда.

В уме на лету созревал идеальный план, который навсегда сломает ее, уничтожит любую привязанность к мужу. Даже если Скайуокер сможет вернуть свою милую Падме, то она будет ненавидеть его каждой клеточкой души. Больше никогда она не сможет довериться ему, никогда…

– Пора открыть правду, сенатор. Ваш муж предал Вас вместе со всеми остальными членами вашего «мятежного кружка», - тоном, в котором был маленький, почти неслышный намек на ненависть, произнес он. – Он отдал мне Вас в качестве игрушки, потому что Вы надоели ему вкупе с Вашим бесконечным идеализмом. Если Вы думаете, что Вейдер предал Империю и меня… Вынужден разочаровать. Это не так.

По губам Сидиуса скользнула маленькая, мстительная улыбка.

– Мой друг никогда не любил Вас. Все это было лишь игрой, игрой, призванной взять мятежного сенатора Амидалу под контроль, чтобы она не мешалась у меня под ногами во время создания Империи, - Сидиус мягко покачал головой. – Но идея провалилась. Сенатор Амидала не стала слушать своего мужа, как полагалось всем женщинам по законам Набу. Однако, когда он решил навсегда забыть о Вас, моя милая идеалистка, Вы оказались беременны.