В погоне за счастьем

Это слишком круто, мисс Смайт.

Я того стою, — возразила я.

Конечно, стоишь… но как насчет семьдесят на тридцать?

Мое последнее слово: семьдесят пять на двадцать пять.

А ты жесткий переговорщик.

Да. Это верно. Значит, семьдесят пять на двадцать пять, мистер Хауэлл. И это распространяется на все будущие тиражирования. Справедливо?

Пауза.

Вполне, — сказал он. — Я попрошу наших юристов составить соглашение, которое ты подпишешь.

Буду ждать. И спасибо за то, что протащили меня в «Портленд» и «Бангор».

Мне когда-нибудь удастся выманить тебя на обед? Моя жена уши мне прожужжала, так хочет познакомиться с тобой.

Со временем, мистер Хауэлл. Со временем.

Я понимала, что, наверное, перегибаю палку со своим отшельничеством… но сочетание беременности и нестихающего горя заставляло меня сторониться компании. Я еще могла вытерпеть еженедельный обед у Рут, но перспектива вести светскую застольную беседу, отвечать на многозначительные вопросы вроде «Так что привело вас в Брансуик?» отбивала всякую охоту общаться. Я все еще была подвержена приступам отчаяния. И предпочитала страдать от них в уединении. Вот почему я продолжала отказываться от всех приглашений.

Но, когда меня вдруг пригласил Джим Карпентер, я, к своему удивлению, согласилась. Джим преподавал французский в Боудене, и как раз на том курсе, где училась я. Ему было под тридцать — долговязый парень с рыжеватыми волосами, в очках без оправы и с несколько старомодными манерами, скрывающими его озорной характер. Как и все в Боудене (включая студентов), он одевался в традиционном для Новой Англии академическом стиле: твидовый пиджак, серые фланелевые брюки, рубашка на пуговицах, профессорский галстук. На занятиях он обмолвился о том, что Боуден — его первый опыт преподавания и что он осел в Мэне после двух лет работы над диссертацией в Сорбонне. Я была единственным вольнослушателем в классе. И к тому же единственной студенткой женского пола (в ту пору Боуден был исключительно мужским заведением), но, несмотря на это, Джим держался со мной достаточно официально — во всяком случае, первые два месяца моей учебы. Он задал несколько общих вопросов — на французском— о моей работе (« Je suis jouraliste, mais maintenant je prends une periode sabbatique de mon travail [57] » — вот все, что я смогла ответить). Осторожно расспросил о моем семейном положении, поинтересовался, нравится ли мне штат Мэн. Иными словами, держал профессиональную дистанцию. И вот однажды — прошло несколько недель с тех пор, как запустили мою колонку, — он поймал меня после занятий на выходе из аудитории. И сказал: «Я просто в восторге от вашей колонки, мисс Смайт».

57

Я журналистка, но сейчас нахожусь в творческом отпуске (фр).

О, спасибо. — Я слегка смутилась.

Один из моих коллег сказал, что вы раньше писали для журнала «Суббота/Воскресенье». Это правда?

Боюсь, что да.

Я и не знал, что в моем классе учится знаменитость.

Потому что никакой знаменитости на самом деле нет.

Скромность — это переоцененная добродетель, — сказал он с легкой улыбкой.

Но нескромность раздражает, вы так не считаете?

Возможно… но после пары месяцев в Мэне я бы не возражал против дозы парижского высокомерия и наглости. Здесь все чересчур вежливы и спокойны.

Может быть, поэтому мне здесь и нравится. Особенно после Манхэттена, где каждый занят только тем, что продает себя. Есть особая прелесть в таких уголках, где после пяти секунд знакомства ты незнаешь, чем человек занимается, сколько зарабатывает и сколько раз был разведен.

Но я хочу знать такие подробности. Наверное, отчасти потому, что еще не избавился от своих корней «верзилы» [58] .

Вы действительно из Индианы?

Так бывает.

58

«Штат верзил» — официальное прозвище штата Индиана.

Тогда Париж и вправду должен был стать для вас откровением.

Ну… вино там определенно лучше, чем в Индианаполисе.

Я рассмеялась:

Пожалуй, возьму эту строчку на вооружение.

К вашим услугам. Но с одним условием: вы позволите мне пригласить вас на обед.

Должно быть, на моем лице отразилось крайнее удивление, потому что Джим тут же зарделся от смущения и пролепетал:

Конечно, вы вправе отказаться…

Нет, — перебила я его. — Пожалуй, это то, что надо.

Мы договорились встретиться через три дня. Пару раз меня так и подмывало позвонить ему и отменить обед. Потому что меньше всего меня сейчас интересовали такие свидания. У меня не было ни малейшего желания объяснять кому бы то ни было, что произошло со мной за последние полгода. Да и к тому же я была беременна, черт возьми.

Но другой голос нашептывал, что пора заканчивать с жизнью затворницы. В конце концов, это был всего лишь обед. Да и Джим не производил впечатления парня с клыками, спящего в гробу. Хотя я и сторонилась общества, до меня вдруг дошло, что я начинаю скучать по отсутствию компании. Так что я надела приличное платье, подкрасилась и позволила Джиму отвести меня в обеденный зал ресторана «Стоу Хаус». Поначалу он слегка нервничал и был нерешителен — что одновременно умиляло и раздражало, поскольку мне самой приходилось напрягаться, чтобы завязать разговор. Но после второго коктейля он заметно расслабился. К тому времени, как в него была закачана бутылка вина (я ограничилась двумя бокалами), он начал демонстрировать интеллект и незаурядное остроумие… до сих пор таившиеся за консервативным фасадом.

Знаете, что мне больше всего понравилось в Париже? Разумеется, помимо непревзойденной красоты этого города? Возможность бродить до рассвета. Я проводил на ногах большую часть времени, гулял ночи напролет, переходил из одного кафе в другое или же просто отмерял шагами мили. У меня была крохотная комнатка в Пятом округе, прямо возле рю дез Эколь. Пятидесяти долларов в месяц мне хватало на то, чтобы платить за аренду и жить в свое удовольствие. Я мог целыми днями просиживать за книгой в знаменитом кафе «Ле Бальзар», оно находилось прямо за углом от моей хибары. А еще у меня была подружка-библиотекарша по имени Стефани, которая переехала ко мне на последние четыре месяца моего пребывания… и все никак не могла понять, какого черта я собираюсь променять Париж на преподавательскую работу в Брансуике, штат Мэн…

Он сделал паузу, вдруг смутившись.

И это мой последний бокал вина на сегодня, иначе я стану похожим на ходячее издание «Тайны исповеди».

Продолжайте, encore un verre [59] , — сказала я, выливая ему в бокал остатки вина из бутылки.

Только если вы присоединитесь ко мне.

Я — экономный вариант для свиданий. Два бокала — мой предел.

И всегда так было?

Я уже собиралась ляпнуть откровенную глупость, вроде: «По предписанию врача мне нельзя выпивать больше двух бокалов вина в день». Но ограничилась скромной отговоркой: «Я быстро пьянею».

59

Еще стаканчик (фр.).

В этом нет ничего плохого, — сказал он, поднимая бокал. — Sante [60] .

Так почему же вы бросили Стефани и la vie parisienne [61] ради колледжа Боудена?

Не пытайте. Иначе меня опять захлестнет волна антипатии к самому cебе.

Перспектива не из приятных. Но вы так и не ответили на мой вопрос.

Что я могу сказать… кроме того, что я сын ультраконсервативного, сверхосторожного страховщика из Индианаполиса. И если ты вырос в мире страхования, то и мыслишь соответственно. Так что хотя Париж и был моей великой мечтой, но когда поступило предложение о работе в Боудене… это же гарантированный кусок хлеба, не так ли? Социальный пакет, надежность, престиж профессии. В общем, весь этот скучный набор осторожного человека… о чем вы, я уверен, понятия не имеете, и это здорово.

60

Ваше здоровье (фр.).

61

Парижская жизнь (фр.).

Как раз наоборот. Мой отец занимал высокую должность в страховой компании в Хартфорде. И мой парень занимался пиаром для…

Я осеклась.

О, так у вас есть парень? — спросил он с нарочитой непринужденностью.

Был.Все кончено.

Он попытался скрыть охватившую его радость. Ему это не удалось.

Извините, — произнес он.

Все это случилось примерно в то же время, когда мой брат… Вы знаете историю моего брата?

Его лицо вновь стало серьезным.