В поисках будущего
Шрифт:
Ее отец — ну, он точно втайне не развлекается моим видом, и близко такого нет. Он все еще не смирился с тем, что Роуз теперь со мной, и я думаю, он до сих пор пытается себя убедить, что это у Роуз всего лишь фаза бунта и что она в итоге это перерастет. К его чести, он лишь один раз опустился до прямого физического насилия, и, к его защите, мне, наверное, не стоило держать свою руку конкретно там, когда ее родители поблизости, а особенно, когда они внизу… Это было пару лет назад, кажется, нам было по шестнадцать, и не нужно и говорить, ее отец был не в восторге, когда поднялся по лестнице, чтобы позвать нас на обед (хотя я думаю, он специально ввалился без предупреждения, надеясь, что найдет причину надрать мне зад). После этого мой нос заживал еще
Так что, когда мои родители увидели нас после матча, ни один из них не делал попыток скрыть свои истинные чувства, и было очевидно, что они не ждали и не жаждали того, чтобы Роуз к нам присоединилась. Но, в конце концов, следовало сохранять какую-то видимость доброжелательства, и так и случилось после матча. Мать кивнула ей, а отец изо всех сил постарался проигнорировать (что он всегда делает, прежде чем наконец приходит в подходящее настроение и начинает злить и раздражать ее). Они поздравили меня с победой, и я поблагодарил их. Затем я попытался схитрить и сказал, насколько устал и как хочу пойти домой.
Не повезло.
— Чепуха! — сказала мать, схватив меня за локоть, пока мы шли под трибунами. — Тебе нужно поесть, разве нет?
Все, что я мог — надеяться, что Роуз поймала мой извиняющийся взгляд.
В Татсхилле (и на самом деле во всем Тиденхэме) можно пообедать только в нескольких частных ресторанчиках. Я предложил отправиться в Бристоль, но мать посмотрела на меня так, словно одно только такое предложение вызвало в ней желание пойти и немедленно вымыться. Отец предложил аппарировать прямо в Лондон, но я смог отклонить это, провозгласив, что «совершенно вымотан». Наконец, мы разместились в небольшом ресторанчике на набережной в деревушке подальше от Татсхилла (не хотели, чтобы нас беспокоили фанаты квиддича), и Роуз не смогла удержаться от ядовитого замечания, говоря, как это забавно, что у них не вызывает отвращения сама мысль о том, чтобы находиться среди маглов, ведь маглы будут им сейчас готовить и прислуживать за столом.
Мы сели у окна во всю стену, которое выходило на набережную, и, что неудивительно, все заказали себе напитки покрепче (нам ведь нужно было пережить этот вечер, конечно). И я почти поперхнулся, когда Роуз, даже не озаботившись открыть меню, просто сказала официанту, что закажет самое дорогое, что у них есть. Она сказала это с таким невинным взглядом широко распахнутых глаз, что я едва удержался от того, чтобы не схватить ее и зацеловать насмерть за то, что она такая потрясающая.
И последовавшая за этим беседа, пока мы ждали наш заказ, была такой же очаровательной, как и все наши беседы…
Отец не смог сдержаться и решил вывести Роуз из себя нарочитой и фальшивой вежливостью:
— Как поживают твои родители, дорогая? — он добавил «дорогая», чтобы лишь подчеркнуть свой сарказм.
Роуз, великолепная как всегда, лишь широко улыбнулась и ответила:
— О, у них все великолепно! Я скажу им, что вы о них справлялись, уверена, они просто придут в восторг.
Мама отправила свое филе назад на кухню всего лишь один раз, что, наверное, вроде рекорда. Роуз едва прикоснулась к своему лобстеру за пятьдесят четыре фунта, неудивительно, учитывая, что она не любит лобстеров и заказала его только из-за цены. Мы с отцом остались довольны своим заказом, хотя я и лишился половины своего, потому что Роуз явно предпочитала ростбиф морепродуктам. К тому времени, как мы оплатили счет, мы выпили еще по несколько стаканчиков, что очень помогло как следует разогреть ссору, в которую отец втянул Роуз — ссору о последних политических ходах ее матери, о запрете организаций с исключительно чистокровным управлением.
Отцу захотелось узнать, не лицемерно ли это, запрещать людям вступать в организации, основанные на чистоте крови, и почему это получается, что запрещать людям с недостаточной чистотой крови вступать в организации, требующие определенной чистокровности — намного хуже, чем запрещать вступать в эти организации достаточно чистокровным? Я вроде бы понял, что он хотел спросить, но Роуз слишком горячая, чтобы уловить в этом юмор, тем более она была полупьяна. Она обозвала отца злобным фанатиком, что, конечно же, его развеселило без меры.На самом деле отцу наплевать на политику, и он даже не состоит ни в одной из этих организаций. Ну, с другой стороны, да, мой дед — уставной член многих таких групп, но сам отец не проявляет к ним никакого интереса. Что еще ироничнее, так это то, что и Роуз на самом деле насрать на все это. Обычно она начинает скучать, когда заходит разговор о политике и законах, и даже не так упорна в борьбе за равноправие, как ее мать. На самом деле она меня как-то спросила, узнает ли ее мать, если она вдруг решит нанять домового эльфа в Ирландии. Я ответил, что, скорее всего, да, с чем она мрачно согласилась. Но вот видите, и Роуз, и мой отец влезли в жаркий спор о том, на что обоим даже наплевать.
И когда мы позже той же ночью вернулись в мой коттедж, Роуз была в плохом настроении. Конечно, мне не понадобилось много времени, чтобы успокоить ее и улучшить настрой. И мне даже хватило здравомыслия убедиться, что никто нас не побеспокоит, отключив камин от сети и наложив на дом временные антиаппарационные чары. В конце концов, где-то поблизости проходила обязательная командная вечеринка, и наверняка меня попытались бы пригласить, хоть я и предупредил, что не приду. Если честно, часть меня хотела пойти на вечеринку, потому что я знал, насколько они великолепны и что там соберется вся команда, и кто знает, кто еще… Но на самом деле, это было легкое решение — я бросил все это ради нее.
Я уже говорил, что люблю ее?
Правда, правда люблю. Иногда я думаю, что не говорю ей это достаточно часто, потому что иногда спрашиваю себя, знает ли она. Я имею в виду, конечно, знает, но подозревает ли, что я думаю о ней каждый день и каждый день по ней скучаю. Мне не нравится вся эта ситуация, в которой мы находимся — когда она так далеко — и, хотя у меня не такая уж и хреновая жизнь, я уверен, что отдал бы все это за то, чтобы вот так просыпаться каждое утро.
Роуз спит очень крепко. Она в прямом смысле засыпает в одной позе и в ней же в точности просыпается. Я даже не подозревал об этом, пока не начал с ней спать — формально, конечно, потому что хоть в школе и довольно легко трахнуться в библиотечных кабинетах и чуланах для метел, нужно куда больше смелости на то, чтобы по-настоящему вместе спать, и, хотя Роуз никогда не волновалась, нарушая правила, я не был настолько смел. Так что прошло довольно много времени, пока мы стали делать это. Но это было первое, что я заметил, когда начал с ней спать. Она вообще не издает никаких звуков, когда спит, и никогда не поворачивается; я этого пугался и несколько раз перепроверял по ночам, дышит ли она вообще.
Когда я просыпаюсь, она еще спит, и я жалею, что у меня нет камеры, чтобы можно было сфотографировать то, как чудесно она выглядит. Ее щеки горят легким розовым румянцем, чуть светлее, чем обычно, и волосы растрепались на подушке в таком совершенно безумном беспорядке, что это ужасно действует на мой самоконтроль. Она свернулась калачиком, одетая только в форменный свитер Торнадо, который надела, перед тем как заснуть, потому что сказала, что ей холодно. Если ей все еще холодно, у меня есть несколько идей, как ее согреть, но непохоже, чтобы ей было неуютно, не с такими розовыми щечками. И так как я обожаю себя мучить, я решаю проверить свою теорию и протягиваю руку, чтобы провести кончиками пальцев по ее щеке. Как я и подозревал, она довольно теплая и становится еще краснее под моим прикосновением.